Томъ шестой. За океаномъ

Лейзеровичъ посмотрѣлъ на Косса удивленнымъ взглядомъ, но тотчасъ же опять повернулся къ Двойнису.

— Скажите, пожалуйста, — заговорилъ онъ быстро, — зачѣмъ форманъ можетъ насъ ругать собаками и свиньями? Здѣсь Америка, — мы свободные евреи!

— Какъ разъ сегодня, — продолжалъ Лейзеровичъ, — онъ сказалъ у насъ одному жилетнику: «Зачѣмъ криво шьешь, я тебѣ бороду выдеру!»

Двойнисъ выжидательно промолчалъ.

— Какъ онъ ругаетъ молодыхъ дѣвушекъ! — прибавилъ Лейзеровичъ. — Страхъ!

Глаза Двойниса блеснули негодованіемъ. — А вы терпите и молчите? — вставилъ онъ жестокимъ тономъ.

— Дольше терпѣть нельзя! — согласился Лейзеровичъ.

— Я и то хотѣлъ ему сказать сегодня, — продолжалъ онъ, быть можетъ, неожиданно разоблачая инкогнито жилетника, обруганнаго форманомъ: «Лучше бы твои руки отсохли, чѣмъ драть наши бороды».

Двойнисъ слегка усмѣхнулся.

— Мы слышали, — сказалъ Лейзеровичъ, — что былъ такой человѣкъ, еврейскій портной, онъ стоялъ у машины. Но когда форманъ обругалъ еврейскую дѣвушку, онъ поднялъ свою руку и сбилъ формана съ ногъ, какъ Моисей египтянина, — прибавилъ онъ почти торжественнымъ голосомъ. — А когда судьи велѣли посадить его въ тюрьму, Богъ умягчилъ сердце президента, и президентъ велѣлъ его выпустить, ибо въ Америкѣ есть правда!..

Двойнисъ пользовался большой славой даже у самой невѣжественной части рабочаго еврейства. Около его имени сложилась настоящая легенда. Она гласила, между прочимъ, что онъ писалъ президенту письмо, настаивая, чтобы еврейскимъ фабрикамъ разрѣшили праздновать субботу вмѣсто воскресенья, и убѣдилъ Нью-Іоркскаго мера не трогать уличныхъ торговцевъ, которые торгуютъ съ лотка, мѣстами составляя мелкіе базары и загораживая дорогу прохожимъ.

— Чего же вы хотите? — спросилъ Двойнисъ съ тѣмъ же выжидательнымъ видомъ.

Теперь, когда дѣло шло о практическомъ предпріятіи, онъ сталъ чрезвычайно внимателенъ и остороженъ.

— А почему здѣсь плата меньше? — продолжалъ Лейзеровичъ свои обличенія. — Въ Нью-Іоркѣ жилетникъ получаетъ десять долларовъ въ недѣлю, а здѣсь восемь, сюртучникъ въ Нью-Іоркѣ — двѣнадцать, а здѣсь — десять. Даже бѣдная дошивальница, и та получаетъ на долларъ меньше. Та же самая работа!

— Не та же самая! — вставилъ Коссъ. — Здѣшняя работа хуже Нью-Іоркской.

— Ваша работа, небось, не хуже Нью-Іоркской, господинъ Коссъ! — сказалъ Лейзеровичъ примирительнымъ тономъ.

— Чего же вы хотите, однако? — повторилъ Двойнисъ. — Я все это знаю и самъ насчетъ платы и ругани!

— Если бы вы намъ велѣли устроить хорошій страйкъ, — сказалъ Лейзеровичъ, — мы бы съ радостью послушались!

— А кто вы такіе? — спросилъ Двойнисъ. — Вы говорили съ другими?

— Мы говорили между собою! — поспѣшно сказалъ Лейзеровичъ. — Если юніонъ намъ поможетъ, мы согласны на все!

— Что же, у васъ комитетъ есть?

— О, комитетъ! — сказалъ Лейзеровичъ. — Зачѣмъ евреямъ комитетъ? У каждаго есть собственный комитетъ въ головѣ!

— А вотъ онъ говоритъ, что нужно подождать! — сказалъ Двойнисъ, указывая пальцемъ на Косса.

Лейзеровичъ опять посмотрѣлъ съ недовѣріемъ на молодого человѣка. Ему стало казаться, что мѣсто вождя ноксвильскихъ рабочихъ было уже занято.

— Хорошо тому ждать, у кого крыша не каплетъ! — сказалъ онъ обидчивымъ голосомъ. — Время теперь горячее, начало сезона. Потомъ будетъ хуже…

Двойнисъ на минуту задумался. Такой же точно аргументъ онъ самъ недавно приводилъ въ разговорѣ съ Коссомъ.

— А помните артельное дѣло? — вдругъ сказалъ Коссъ. — Лопнуло, небось!

— А какъ же не лопнетъ, когда денегъ нѣту? — резонно возразилъ Лейзеровичъ. — У ноксвильскихъ портныхъ только блохъ собирать въ складчину, прости Господи!

— А кредитъ? — приставалъ Коссъ, поддразнивая.

— А поручитель? — возразилъ Лейзеровичъ угрюмо. — Кто намъ дастъ безъ поручителя?. Сосновскій, переметная сума, трясця его матери, пообѣщать пообѣщалъ, а потомъ по телефону сообщилъ въ Филадельфію: «Мы, говоритъ, за нихъ не можемъ ручаться, — они, говоритъ, ослушники!..»

Съ годъ тому назадъ въ Ноксвилѣ уже была стачка портныхъ, которые подъ конецъ попробовали завести артель. Но попытка эта лопнула въ самомъ началѣ, благодаря ожесточенному противодѣйствію администраціи комитета.

— Ну вотъ! — сказалъ Двойнисъ.

За окномъ кто-то стукнулъ. Лейзеровичъ вздрогнулъ и испуганно посмотрѣлъ на дверь.

— Эка напугали васъ! — замѣтилъ Двойнисъ.

— Извините! — сказалъ Лейзеровичъ въ видѣ оправданія. — Узнаютъ, бѣда, отъ мѣста откажутъ, волчій билетъ выдадутъ. А уѣзжать неохота изъ Ноксвиля!

— Значитъ, стачка не можетъ устроиться, — сказалъ Двойнисъ, — потому что тогда, вѣдь, навѣрное, узнаютъ, и всѣмъ откажутъ отъ мѣста, а уѣзжать изъ Ноксвиля, должно быть, неохота никому.

— Мы будемъ исполнять, что прикажетъ комитетъ! — повторилъ Лейзеровичъ.

— Комитетъ приказываетъ, чтобы не было ни стачки, ни юніона! — объявилъ Двойнисъ. — Если воевать, то надо знать, зачѣмъ. А вамъ все равно не выстоять противъ Блюменталя. Для насъ будете вы, какъ тяжелое бремя!..

— Подождите пока, тамъ виднѣе будетъ! — прибавилъ онъ въ видѣ утѣшенія.