Тонкий лед

Пока земля не зачерствела, скованная морозом, вернувшийся из похода вождь приказал возвести еще один дом, дабы поселить туда молодую семью: деревня разрасталась, требовалось восполнить потери, а потому не только жен вели северяне в дома, но и звали фермеров с других земель поселиться на плодородной равнине в Аурланде. В основном строили рабы под присмотром опытных мужей, тех, кто ведал, как возводить стены. Мейнард теперь тоже знал, как строят здесь дома: так как тут повсюду был лес, возводили строения из него, кладя доски угол к углу, хотя не чурались и другого способа — например, из земли, камней и торфа, и кровлю из торфа накладывали, дерево используя лишь для балок крыши и стен в комнатах. Такие дома были даже теплее, объяснил Мейнарду Ингольв, пожилой уже человек, больше других смысливший тут в постройках. Большой дом вождя, старый, одышливый, но крепкий, был возведен когда-то именно так — из камня и дерева. Мейнард внимательно разглядывал детали, если его звали по вечерам в длинный зал; его поразило искусство, с которым вырезаны были столбы и двери, он посмотрел, как держится крыша и как делится пространство внутри. Сейчас эти новые знания пригодились: франк легче понимал, чего хочет от него Ингольв и что именно приказывает.

Уни умчался, чтобы передать ответ рыбаку, повадившемуся приглашать чужеземца в плавания за трепещущей и бьющейся добычей, а Мейнард, усмехаясь, зашагал к строящемуся дому. Мужчины как раз закругляли стены в конце длинного зала, и хотя на дома уже давно не клали перевернутые лодки, традиция строить именно так сохранилась. Сайф, несмотря на холод, обнаженный до пояса, вместе с другими устанавливал один из мощных столбов, которые после примут на себя тяжесть крыши. Лука и Фредеганд обшивали досками земляную насыпь, что тянулась по обеим сторонам строящегося дома, и когда Мейнард прошел мимо, Лука неприязненно на него покосился.

Смирение — величайшая христианская добродетель, однако некоторым монахам, похоже, требуется нечто большее, чем плен, чтобы осознать это. Конрад с Фредегандом довольно быстро смирились со своей участью и проводили время в работе и молитвах, не оставляя надежды когда-нибудь возвратиться под сень монастырских стен, а пока же перенося свое пленение довольно-таки спокойно. Лука имел иное мнение: ему казалось, что подчиняться северянам зазорно, и он делал это каждый раз будто через силу, негодуя, что остальные не разделяют его убеждений. С молодыми монахами он связываться не стал, с давно живущими в поселении — тем более, от сарацина отплевывался, а вот к Мейнарду подошел сразу же, едва тот, выздоровев, приступил к работе вместе со всеми.

Луке хотелось бежать отсюда. Мейнард выслушал его горячий убедительный шепот и лишь молча покачал головой. Когда же брат взъярился, обвиняя Мейнарда в жестокосердии, тот возразил:

— Не принимай благоразумие за жестокость. Мы должны быть благоразумны.

— Умнее всего уйти, пока не выпал снег! — настаивал Лука. — Неужели тебя не гнетет мысль, что мы проведем остаток жизни среди этих нечестивцев?

— Среди них ещё почетнее служить Господу. Разве нет?

— Кто бы говорил, — процедил монах, который еще в Англии Мейнарда не жаловал. Но там можно было не обращать внимания на его подколки, а здесь… здесь приходилось слушать.

Сайф тоже хмурился, когда речь заходила о Луке.

— Ты ведь не думаешь, что он решит уйти? — спросил как-то раз у Мейнарда сарацин. — Это ведь глупо, я предупреждал.

— Я говорил ему то же самое, и сделаю все, чтобы он не навлек на себя гнев вождя.

Мейнард исполнил свое обещание: он разговаривал с Лукой мягко и часто, как учил настоятель, и в конце концов добился обещания, что побега не будет. «Сейчас», — добавил мрачный Лука и с тех пор разговоров о бегстве не заводил, однако и спокойствия духа не обрел. Он решил, будто именно Мейнард виноват в том, что ничего не вышло, и, исчезни он, выдал бы его сразу, низведя на нет попытку освободиться. А потому Лука говорил с ним холодно и не упускал случая поддеть, когда никто не слышал. Северяне являлись для строптивого монаха людьми, недостойными слушать его речи. Мейнарду было все равно, лишь бы глупец выжил.