Тонкий лед

И Альвдис, пока еще никому не обещанная, никого не избравшая, решила, что от нескольких взглядов ничего не сделается. Ничего не будет, если она станет слушать, как франк рассказывает сказки, или решится и попросит его научить ее чужому языку, или схитрит, вот как в этот раз с Эгилем. Но с каждым днем она ощущала все сильнее, как липкая паутина чувства, доселе ей неведомого и неподвластного, опутывает ее с ног до головы. Вечерами, отправляясь спать, Альвдис долго лежала на кровати и смотрела в окно, где полыхали осенние звезды. Их холодный острый блеск, казалось, ранит сердце…

Чужак манил Альвдис, как охотничий костер приманивает лисицу. Она знала, что должна сопротивляться этому, знала, что не должна поддаваться чувству, — и не могла.

Они вышли к краю леса; здесь заканчивались заросли елей, ольхи и рябины и начинался горный склон, на котором тут и там были прихотливо разбросаны громадные валуны, покрытые мхом и лишайником. Мейнард остановился, окинул взглядом это каменное буйство и заметил:

— Словно великан разбросал.

— А ты видел великанов? — тут же повернулся к нему Тейт, охочий до всяких чудес.

Мейнард усмехнулся.

— Ну нет, господин, врать тебе не буду. Не видел. Однако же видел людей таких высоких, что в доспехах и на коне их можно было принять за великанов — особенно если испугаться сильно… Можно тут костер развести да поесть. Как думаешь, госпожа?

Альвдис кивнула. В желудке урчало, и захваченные из дома запасы не следовало тащить обратно, когда можно съесть.

Мейнард скрылся в подлеске и вскорости вернулся с охапкой веток, ловко разложил костер, разместив его на каменной крошке у ближайшего валуна, чтоб остатки травы не занялись. От огня повеяло живительным теплом, и Альвдис, устроившись поближе к костру на свернутом плаще, протянула к пламени руки. Тейт приткнулся рядом.

— Это не великаны, — сказала ему Альвдис, — это лед.

— Лед?

— Да, ледник. Отец ведь возил тебя к нему — вот и здесь был такой же, он двигал камни, а потом лед растаял, и они остались тут лежать.

— Но отец не говорил, что лед двигает камни…

— Это старики говорят, а они хорошо знают. Лед идет медленно, однако он такой тяжелый, что катит камни с собою. Проходит очень много лет, и лед исчезает, но камни не могут растаять. Они могут только растрескаться, рассыпаться в пыль… и то уже после нас.

Альвдис заметила, что Мейнард прислушивается. Она перестала греть руки у огня и достала из корзины провизию — круглый, только с утра испеченный хлеб, несколько кусков вяленого мяса, яблоки. Охотники осенью часто уходили в леса и принесли много добычи; земля словно отдаривалась, принося Бейниру разные приятные сюрпризы после большой потери. Завалили многих кабанов, забредавших сюда северных оленей, даже трех лосей добыли. Тинд ходил на кнорре на острова в Северном море и привез много моржовых шкур. Словом, на зиму и весну деревня была едой обеспечена.

У Мейнарда в сумке обнаружился кувшинчик с пивом, и, разложив пищу на чистой тряпице, путники все вместе поели, причем Альвдис не потребовала, чтобы раб ушел и ел отдельно от них. Можно было вообразить, будто Мейнард — такой же, как они. Равный…

Он стал гораздо крепче за эти два месяца, полностью оправившись от болезни; таким он, по всей видимости, был раньше. Черные волосы он перевязывал ремешком, глаза, не замутненные хворью, сверкали лиственной зеленью, а черты лица казались высеченными из такого же валуна, что лежали тут поблизости. Мейнард отпустил короткую бороду и усы, подрезая их, когда слишком уж отрастали, и при том не выглядел старым, как раньше, а словно бы помолодел. Его руки, худые, но сильные, сейчас ловко резали яблоки пополам и затем на четвертинки. Альвдис поглядывала на него и испытывала глубокую, яростную радость оттого, что не сдалась тогда, что решила спасти. Он не впустил ее внутрь, да, и теперь девушка тоже чувствовала невидимую защиту вокруг него, хотя уже давно не пробовала применить свой дар к Мейнарду. И все же…

Хотя, может, погибни он — было бы проще… Альвдис подумала это и ужаснулась самой себе. Нет, так нельзя, это плохо.

Мейнард, видимо, заметил промелькнувшее на ее лице замешательство, потому что спросил негромко:

— Не пора ли возвращаться, госпожа?

— Нет, — поспешно сказала она, посмотрев на солнце — оно пряталось сегодня за облаками, но Альвдис безошибочно угадывала, где оно. Тейт устроился рядом и сонно сопел, задремав после длинной прогулки на свежем воздухе и плотного обеда. Альвдис укрыла брата плащом. — Мы успеем возвратиться до сумерек, даже торопиться не будем. Или, — улыбнулась она, — ты снова заведешь речь о работе, которая тебя ждет?

Он пожал плечами.

— Я раб. Я должен работать. За это вы меня кормите и даете кров.

— Но ты был свободным человеком… — она запнулась, не договорив, и возразила самой себе: — Хотя, что это я! Ты был монахом и служил вашему Богу. Разве это свобода?

— Ну, я думал, что Господь ее дает, — невесело усмехнулся Мейнард. — Свободу… От себя прежнего, от всего, чем ты был и что сделал… А потом…

— Это не так?