Тоннель

Картинок было слишком много; все экраны одновременно показывали разное, и Валера запутался и снова начал сначала, от верхнего угла направо. Коридор, комната, коридор. Полки, столы, двери. Пусто, пусто, пусто. На втором ряду он опять сбился, квадратики запрыгали и расплылись, и он закрыл на секунду глаза и потряс головой, чтоб собраться. Но тут девчонка пискнула и схватила его за рукав. Пальцем она показывала в середину нижнего ряда. Прямо под кадром с обмякшими новобранцами Валера, как в домофоне, увидел кусок тоннеля и чью-то обширную фигуру в черном, а приглядевшись, понял, что это поп. Самый настоящий, с длинной седой бородой и крестом на пузе. Вид у попа был такой, словно он сейчас завопит «изыди», сорвет крест с цепи и ткнет им прямо Валере в глаз. За плечом у попа виднелся родной Майбах, и Валерино сердце невольно сжалось второй раз: на сверкающем длинном капоте, как на убитом медведе, топтался какой-то худой, в рубашке, и упирался бесстыжей своей ногой в лобовое стекло. А вокруг Майбаха — в проходах, вдоль стен, до самых берегов картинки — стояли люди. Много, много людей, и смотрели все прямиком на Валеру, будто знали, что он тут.

Словно расслышав его мысли, худой на капоте обернулся, тоже глянул точнехонько в камеру, и Валера узнал в нем избитого самозванца, которого шесть часов назад встретил у баррикады, где террористы молились своему Аллаху. Религиям он не доверял одинаково, и в голове у него вдруг сложилась ясная простая догадка: с Аллахом не вышло, и теперь они привели попа. Но главное — об этом уже точно следовало доложить. Пускай, может, и через дверь, но прямо сейчас, бегом.

— Эт-та что еще такое?! — прорычал шеф прямо у него за спиной, и от ужаса и облегчения Валера мгновенно облился потом, готовясь объяснять про девчонку и кнопки, про террористов и попа, однако дед, выпучив глаза, смотрел мимо Валеры в экран: — Эт-та что, я вас спрашиваю! Как они узнали? Кто сказал им, где вход?

Папа, подумала Ася. Он их всех разбудил, и вернулся, и стоит там сейчас за дверью.

— Вы прекрасно знаете, — сказала женщина в синем костюме, — что на этом этапе наличие объекта скрыть невозможно. — Голос у нее был усталый и сонный. — Я действую по протоколу.

— У коня в заднице твой протокол! Сорвала уже все протоколы, всё сорвала, блядь! — Жуткий старик подскочил к ней и замахнулся. — Ничего доверить нельзя, говноеды тупые, нахуя вы нужны!

Он похож был на злую маленькую обезьяну, прыгал и скалил зубы, и большая женщина от его криков уставала как будто еще сильнее. Как будто ей все уже было равно.

— Я действую. По протоколу, — повторила она, глядя в пол. — С учетом обстоятельств. Мы вооружены и готовы, всё под контролем. Но если вы хотите провести отбор сами, сделайте одолжение. Охранная группа ждет, я вас к ним провожу.

Тут Валера, по-прежнему разрываясь между облегчением и ужасом, вспомнил о том, что охранная группа состоит из кучки бандеровцев, пары невнятных гражданских и салаги — водителя автобуса, который не умеет даже ездить задом. Что группа эта смирно сидит вдоль стеночки, не шевелится и никого, по ходу, уже не ждет и что об этом, наверно, тоже хорошо бы успеть доложить. Но шеф вдруг остыл и надулся:

— Обстоятельства у нее, блядь. Контроль у нее. Устроили цирк. Восемь часов на герметизацию максимум, вот как по протоколу. Со списком что? Всех подобрали?

— А сколько надо было... подобрать? — спросила мелкая зубрила и опять вцепилась в тетрадку. Глаза у нее были круглые, как пуговицы. — Мне не говорили просто...

И Валера порадовался, что не встрял с докладами, отступил и тихонько, чтоб не скрипнуло, сел назад в свое кресло, потому что дед немедленно снова налился кровью и заорал втрое громче, чем когда увидал толпу на экране. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:42

— Ну пожалуйста, — сказал доктор. — Милый, ну что ты, — и снова передвинул воробья чуть глубже по дну переноски.

Кот лежал у дальней стенки и не шевелился. Доктор протянул руку и потрогал пыльный меховой бок. Под шерстью было горячо и почти пусто — обезвоженные мышцы за сутки как будто растаяли, и остались одни только кости, тонкие, как японские палочки. Сердце у кота билось часто и слабо, глаза были приоткрыты, изо рта торчал сухой кончик языка, и доктор вспомнил вдруг про мальчика из оранжевого Фольксвагена и непонятную связь между ними — мальчиком и котом. Которую ясно почувствовал тогда у решетки, но потом про нее забыл, а она не ослабла и тянула теперь кота за собой, как прочная нитка. Все это время, пока он, доктор, уносил переноску от мертвого мальчика дальше и дальше, нитка только натягивалась, и обрезать ее доктору опять было нечем.

— Да спит он, наверно, — уныло повторил лейтенант, хотя давно был уверен, что кот уже сдох, вслед за птицами, или сдохнет вот-вот. И доктора было жалко, но жальче всего было времени.

— Может, он не голодный просто, — сказала нимфа.