Тоннель

— Что, простите? — спросил водитель Ниссана, красивый седой кавказец с золотым кольцом на мизинце, и раздраженно поморщился, как будто его никогда еще о таком не спрашивали.

— Ты мусульманин, брат? — повторил таксист спокойно. По крайней мере, вводную эту реплику, честную и простую, придумал не русский. Он выбрал ее сам, и она ни разу пока не подвела его, даже если поначалу некоторые реагировали вот так — с досадой или смущенно. И перед тем как ответить, оглядывались по сторонам.

Кавказец тоже оглянулся и бросил короткий взгляд через плечо. За спиной у него сидела полная блондинка лет сорока, обнимая за плечи двух сонных девочек-подростков, и смотрела на гостя неприязненно и тревожно.

— Я не понял, — сказал кавказец хмурясь. — Вам что нужно?

— Мусульмане должны помогать друг другу, — ответил таксист и снова умолк. Нарочно, потому что после этих слов тоже была уместна пауза; это были важные слова, слишком важные для того, чтобы смешивать их с остальными.

Блондинка нервно шевельнулась и приготовилась говорить, но муж остановил ее жестом. Лицо его немного расслабилось.

— А, вот в чем дело, — сказал он и потянулся к карману пиджака. Видимо, за бумажником.

Андижонец не обиделся. За последний час у него было два с лишним десятка таких разговоров, и ни один, как ни странно, не показался ему унизительным. Может быть, потому что все они рано или поздно заканчивались одинаково. Впервые за долгое время он все делал правильно и знал точно зачем. Нужно было просто объяснить.

— Ты не понял, брат, — мягко сказал он и улыбнулся. — Я пришел не просить помощи, я пришел помочь. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 13:30

Шумная перепись добровольцев, без которой женщина-Мерседес в свой отряд никого не принимала, наконец закончилась, и группа новоиспеченных конфискаторов, которая на волне общего энтузиазма выросла минимум вдвое, нестройной когортой отправилась к польскому грузовику. Даже на расстоянии их бодрая перекличка звучала невыносимо, и все-таки Саше сразу стало чуть легче. По крайней мере, они унесли свою глупую радость с собой и не надо было больше видеть их лица, полные слабоумного оптимизма. Митя был прав там, в машине, когда сказал, что им нужно просто чем-нибудь заполнить ожидание, чем угодно, и нелепо было сердиться на них за это. Но она сердилась. Нестерпимо, до звона в ушах — на всех, на каждого из них, и особенно на Митю. Потому что он, как обычно, сбежал туда, где проще. Умный Митя, обаятельный Митя, у которого ненадолго сейчас появится много новых друзей.

О том, чтобы снова сесть в пыльное кресло и разглядывать карту расплющенных мух на стекле, тошно было даже думать. Продам тебя, ржавое ты ведро, мысленно сказала она Тойоте, сразу как выберемся. На «Авито», за полцены. Завтра же и продам.

Голоса совсем стихли, в проходах было пыльно и пусто, и ей вдруг захотелось взять и уйти отсюда. Ничего не брать с собой, не оглядываться и просто пойти вдоль длинного ряда машин. Не для того чтобы увидеть другой конец тоннеля, а только чтобы не быть здесь. И решение это — не быть здесь — показалось ей таким правильным и очевидным, что она не стала его анализировать. Повернулась к обреченному рефрижератору спиной, быстро обогнула патрульный Форд, а мимо УАЗа Патриот уже почти побежала.

И тут же из окна маленького голубого автомобиля высунулась женская рука и преградила ей путь, как шлагбаум.

— Подождите, — тихо сказала мама-Пежо. — Пожалуйста, на два слова.

Даже когда она говорила шепотом, в конце каждой фразы отчетливо слышался восклицательный знак. Ох, да чтоб тебя, подумала Саша, и подошла, и заглянула в салон.

Щекастый мальчик спал, уткнувшись лицом в грудь матери, похожий на увеличенного в несколько раз младенца. Мама-Пежо вернула руку на плечо сына, посмотрела на Сашу и сказала:

— Ему очень тяжело здесь. Жарко, и они так кричат все время.

Видно было, что и ей тоже здорово досталось. Кудряшки совсем обвисли, царапина на щеке воспалилась, лицо было измученное и серое. Даже ее тесный автомобильчик изнутри напоминал теперь поле битвы, в которой женщина из Пежо очевидно терпела поражение, — сломанные карандаши, исчерканные мятые бумажки, опрокинутый термос. И Саше вдруг пришло в голову, что кругленькая противная Амбридж ни разу не ходила с остальными в туалет и, значит, устраивалась как-то иначе, одна, и вряд ли так уж далеко, а после неудачного штурма Газели не выходила из своей машины вовсе. Сколько прошло времени, часов пять? Шесть?

— Вам никуда не надо? — спросила она. — Хотите, я посижу с ним немножко?

Мама-Пежо поджала губы.

— Вы не справитесь. С такими детьми, простите, надо уметь обращаться. Этому учатся специально.

Ну еще бы. Конечно. Если ты не мать, все тебе начинают рассказывать, чего ты не понимаешь и не умеешь. И ведь не уйти уже, неудобно.