Тоннель

— Вот зачем он ей вообще, этот список? — спросила Терпила, выдернула из пачки последнюю влажную салфетку и еще раз вытерла лицо. — Не могу, липкая вся уже, черт, черт, — прорычала она и швырнула салфетку себе под ноги. — И ведь всё у них так, вечно они занимаются ерундой, выдумывают самую бессмысленную дикую херню, как нарочно, это какой-то прямо конкурс у них. Ну есть у тебя полномочия, так сделай что-нибудь полезное наконец! Нет, она списочек составляет. А зачем он? Какая разница, как меня зовут и кем я работаю, когда я четырнадцать сраных часов сижу под землей! Чтобы тело потом опознать?

Она замерла ненадолго, подышала сквозь сжатые зубы, подобрала с коврика увядшую салфетку и принялась тереть пальцы. Руки у нее дрожали.

Ого, подумала Ася, отпихнула рюкзак и села, с любопытством вытянув шею. Терпила никогда не устраивала истерик. Она была чемпион по сложным вздохам и закатыванию глаз, мастер негромких токсичных замечаний, умела молчать часами так, что дохли мухи. Но чтоб вопить как нормальный живой человек — нет, такого еще не случалось ни разу.

— Да ладно, Сашка, — начал папа. — Ну почему сразу тело...

— А что? — зашипела Терпила и оскалилась, как кобра. — Ты думаешь, чем это кончится? Нет, серьезно, скажи мне, у тебя какой сценарий? А то я правда не понимаю. Почему. Тебе. Опять. На всё. Насрать!

Она даже плевалась. Вся пошла пятнами и некрасиво плевалась с каждым словом, и смотреть на нее было не так уж и весело. Потому что, если честно, ей, Асе, все тоже казалось горячим и жирным, нечистым — и обивка сиденья, и рюкзак под щекой, и даже она сама. И тоже страшно хотелось кричать, и плеваться, и чтобы ее отпустили отсюда домой, к маме. И вообще — было страшно. Правда страшно, причем давно. Задолго до того, как она подошла к Газели и постучала в окно.

— А я не понимаю, чего ты хочешь, — сказал папа, и голос у него тоже был незнакомый, как будто оба они — и папа, и Терпила — забыли, что при ней надо притворяться, как будто она сидела в шкафу, невидимая. Как будто ее вообще не было. — От меня чего ты хочешь? Что мне сделать, ворота открыть? Отменить это все? Я не могу, Саша. И баба эта не может. Никто не может. Она просто старается их чем-то занять, понимаешь? Хоть чем-нибудь. Все равно чем.

На секунду лицо у Терпилы стало такое же, как час назад, когда Ася смотрела на нее через стекло, — белое и слабое. Как у рыбы в аквариуме, где кончился воздух. Потом она толкнула дверцу плечом и выпрыгнула из машины.

Да ну ее, пап, хотела сказать Ася. И ничего тебе не насрать, пап. Но не успела. Папина дверь тоже хлопнула, и она осталась одна.

— Ну что же, — сказала женщина-Мерседес, убрала блокнот и оглядела свою паству. — Одну проблему мы с вами сняли. И справились ве-ли-ко-леп-но.

Вид у нее был строгий, но благосклонный, и три с лишним десятка бывших регулировщиков под ее взглядом невольно затрепетали и сплотили ряды.

— А теперь, — сказала она, торжественно повышая голос, — нам надо решить вопрос с водой и едой.

Заявление это вызвало среди добровольцев свежую волну ликования, которое распространилось и на зрителей в соседних автомобилях. Толпа вокруг женщины из Мерседеса налилась восторгом и загустела, и похоже было, что рослую чиновницу вот-вот подхватят и начнут подбрасывать в воздух, к бетонному потолку. Ну или по крайней мере примутся по очереди целовать ей руку, как дону Корлеоне, и присягать на верность. Идея эта, правда, никому в голову так и не пришла, а жаль, было бы смешно, подумал Митя и поискал глазами Сашу, которая тоже могла бы оценить и захохотать и совсем недавно еще — год, месяц, даже неделю назад — непременно переглянулась бы с ним и подняла брови, и дальше они смеялись бы беззвучно, чтобы никто не заметил. И сразу, по ее чужой напряженной спине понял, что сейчас она не засмеется. Точно нет.

Женщина-Мерседес тем временем оглядывалась поверх голов, и торжество на ее лице постепенно увядало. Она искала «Напитки Черноголовки» с тремя сотнями обтянутых целлофаном бутылок воды в кузове, которые должны, обязаны были стоять где-то здесь, как стояли до перегона, и не могла их найти. И точно так же канул, исчез желтый Рено Логан с расколотым бампером, как будто двух машин никогда здесь и не было.

Привлекать общее внимание к этому загадочному и досадному исчезновению именно сейчас, когда все только начало наконец складываться как нужно, было бы очень некстати, и женщина-Мерседес себе такой глупости, разумеется, не позволила. Помедлив совсем недолго, она сделала обступившим ее добровольцам знак подождать, а потом с тем же деловитым и уверенным видом, какой был у нее и до неприятного открытия, быстро обошла полицейскую машину, забралась внутрь, на пассажирское сиденье, и потрясла спящего лейтенанта за плечо.