Топология насилия. Критика общества позитивности позднего модерна

Современная власть диффузна или рассеянна, она постепенно перестает быть самой собой ¹⁴⁶. Ясно, что именно это подталкивает Фуко определять власть «не-субъективно», то есть чисто структурно, – как «множественность отношений силы», которые «имманентны той области, где они осуществляются»¹⁴⁷. Он пытается помыслить власть не как «всеобщую систему господства», которая «осуществляется одним элементом над другим, господства, результаты действия которого через ряд последовательных ответвлений пронизывали бы все социальное тело»

¹⁴⁸. Однако совершенно невозможно мыслить власть вне любых отношений господства, вне всяких иерархических соподчинений. Далее, власть с необходимостью предполагает субъективность, субъективную интенциональность. Этим она отличается от сил или от баланса сил. Фуко представляется некоторое бессубъектное властное отношение: «Отношения власти являются одновременно и интенциональными, и несубъектными»¹⁴⁹

. Бессубъектная интенциональность – это противоречие. Лишь позднее Фуко признает слабость своей чисто структуралистской концепции власти и снова вводит субъективность внутрь властных отношений: «Власть может быть лишь тем, что “один” совершает над “другим”. Власть существует лишь в действии, даже и тогда, когда она для того, чтобы вписаться в рассеянное поле возможностей, опирается на постоянство структуры»¹⁵⁰. Власть создает устойчивые структуры, чтобы себя стабилизировать, закрепиться в рассеянном поле возможностей. Но она к ним не восходит. Они просто образуют ее среду.

Фуко указывает на то, что никогда войны не были столь кровавыми, как с начала XIX века. Ужасающее смертоносное насилие с таким размахом и цинизмом перешагнуло все границы именно потому, что оно «выдает себя за дополнение к власти, которая позитивным образом осуществляется над жизнью, которая берется ею управлять, ее усиливать и умножать, осуществлять педантичный контроль над ней и ее регулирование в целом»¹⁵¹. Войны отныне ведутся не во имя суверена, которого нужно защищать, но «во имя всех», то есть «народа» (population) или «населения» (habitants): «Именно в качестве управляющих жизнью и выживанием, телами и родом стольким режимам удалось развязать столько войн, заставляя убивать столько людей. <…> Принцип “мочь убивать, чтобы мочь жить”, на который опиралась тактика сражений, стал стратегическим принципом отношений между государствами. Однако отныне на кону стоит не юридическое существование суверена, а биологическое существование народонаселения»

¹⁵². Войны, которые ведутся от имени «нации» или «народа», «во имя всех», высвобождают гораздо более смертоносное насилие, чем войны, которые велись от имени суверена. Однако это направленное против других народов смертоносное насилие не является внутренне присущим «позитивной

власти над жизнью», чьим телосом является как раз «постоянное увеличение жизни».

Фуко, очевидно, недостает чутья, чтобы обнаружить насилие. Поэтому он и пытку рассматривает лишь с оглядкой на производство истины ¹⁵³ и не обращает внимания на внутренне присущую ей экономию насилия и удовольствия. От него ускользает то насилие, которое лежит в основе суицида. Он указывает на то, что самоубийство, «которое прежде считалось преступлением, поскольку было способом присвоить себе право на смерть, отправлять которое мог лишь суверен», в «обществе, где политическая власть как раз только что взяла на себя задачу заведовать жизнью», становится предметом социологического анализа. Самоубийство при этом он понимает как естественное событие, которое столь «регулярно и постоянно», что ему не полагается уделять какого-то особого внимания ¹⁵⁴. Поэтому он и не занимается быстрым ростом подобного насилия, которому в так называемом дисциплинарном обществе человек подвергает самого себя. Оно указывает как раз на те имманентные структуры насилия, которые Фуко не замечает.