Топология насилия. Критика общества позитивности позднего модерна

Посткартезианское Я не является ни «уязвимым» перед лицом «другого», ни впутанным в отношения господства, как они выражаются, именительным и винительным падежами. И все-таки оно не свободно от принуждения. Оно по своей собственной воле подвергает себя принудительному выставлению напоказ. У Левинаса уязвимость перед другим, «ответственность» вырастает до «обнаженности, превосходящей наготу», при которой человек «избавляется даже от своей кожи»¹⁸⁸. Здесь мы сталкивается с этическим

субъектом в эмпатическом смысле. Посткартезианское Я выступает, напротив, эстетическим субъектом, который выставляет себя напоказ вплоть до обнаженности, вплоть до порнографической наготы. Здесь речь идет об эксплуатации его выставочной стоимости. Для такого обнаженного, выставленного напоказ Я другой является зрителем

и потребителем. У Левинаса Я еще определяет себя через негацию другого. Оно занимает место, которое прежде было занято другим. Напротив, посткартезианское Я не нуждается в негации другого, чтобы суметь себя позиционировать.

Сверхкоммуникация увеличивает энтропию коммуникативной системы. Она производит коммуникативный и языковой мусор. В своем эссе «Настоящее зло» Мишель Серр объясняет засорение и загрязнение мира яростным стремлением присваивать, которое восходит к анималистическим истокам. Животные присваивают территорию, маркируя ее резко пахнущими испражнениями. Люди плюют в суп, чтобы отбить у другого желание есть. Соловьи защищают территорию, пением отгоняя других птиц. Серр приводит две разновидности мусора. Твердый мусор – это материальные отбросы наподобие гигантских свалок, токсичных и промышленных отходов. Мягкий мусор же, напротив, имеет языковую, знаковую, коммуникативную природу. Из-за страсти к присвоению планета задыхается от мусора, от разрушительного цунами знаков: «Планета полностью покрыта отходами и рекламными щитами, засоренными озерами, заваленными пластиком океаническими впадинами, морями, замусоренными осколками, остатками и очистками… на каждой скале, на каждом листке, на каждом клочке земли – реклама; на каждой травинке – буквы <…>. Как собор из сказки, все тонет в цунами из знаков»¹⁸⁹.

Животные у Серра все еще картезианские в том смысле, что они, присваивая территорию, следуют иммунологической схеме. Своей пахучей уриной и калом, производимым шумом они защищаются от другого как от врага. Серр пишет: «Бедолага Декарт подтвердил наш звериный нрав»¹⁹⁰

. Засорение и загрязнение мира сегодня идет дальше «картезианского» присвоения. В этом состоит посткартезаинское преображение. Посткартезианский мусор пахнет не так, как картезианские экскременты. Он принимает видимость красоты благодаря красивой, броской рекламе. Зловонный мусор Серра случается только там, где есть присущее животным стремление присвоить: «Мы увидим и услышим их – знаки, которые очень быстро становятся настолько же засранными и пачкающими, насколько и упомянутые выше экскременты, и которые своей неподатливой мягкостью продолжают древние жесты присвоения»¹⁹¹.

Засорение и загрязнение мира сегодня объясняется не только отграничением и присвоением в смысле территории

. Оно совершается в лишенном границ, переставшем быть территорией пространстве. Сегодня цель – не захватить территорию, прогнав с нее другого, а завоевать внимание. Поэтому позитивизируется и сам мусор. Связанный с присвоением негативный мусор нацелен на то, чтобы своим зловонием и шумом защититься от другого. Он осуществляет территориальную демаркацию. В случае с позитивным мусором, напротив, задача состоит в том, чтобы привлечь внимание других. Этот мусор должен им понравиться. Определяющей чертой мусора в негативном смысле является эксклюзивность. Мусор в позитивном смысле стремится к инклюзивности. Он не вызывает отвращения. Наоборот, он должен нравиться и притягивать к себе. Сегодняшние посткартезианские соловьи чирикают не потому, что хотят прогнать остальных со своей территории. Они чирикают (twittern) для того, чтобы привлечь внимание.