Топор Ларны

– Нечего вам бездельничать, – распорядился он. – Хол, дай знак Ларне, пусть его галера плотно к борту встаёт.

Бессовестный выродёр, надо должное ему отдать, повел себя славно. По веслу перебежал на нашу палубу, подошёл да извинился. Прямо при всех поклонился и хорошо так сказал, от души: Тинка, виноват. Сам не знал, как дело выйдет, вот и напустил туману… Прости, не серчай.

Простила – и убежала тучка, и сделалось легко, словно иные беды тоже развеялись. Ким велел Шрома на воду спускать бережно и вырам его придержать, а меня перевести на галеру Ларны. И ещё – разойтись хоть на полсотни саженей. Я и Хол – мы вышивальщики, нам надо отгонять беду. Как? А сами должны соображать.

Смолчала. Спорить с ним – себе дороже.

Ларна подхватил на руки, я и испугаться не успела. Перенёс по веслу – как по ровной улице. Меня раньше на руках только Ким иногда носил: вот хоть тогда, когда мы от Сомры возвращались, вопросы свои высказав и ответы получив. У выродёра этого другие руки. Жёсткие, надёжные. Неспокойно мне ощущать их. Уж так крепко держат… хотя вроде – а как надо? В море мы, до берега отсюда только выр доплывет, я – не выр.

Мысли сгинули, как только я возле Шрома села. Погладила его изломанный панцирь. Опять слезы навернулись. Словно навсегда провожаю. Я пояс шила, я тогда ещё эту пустоту в себе ощутила – утрату неизбежную.

– Другой буду… – тихо молвил он, кое-как сосредоточив на мне оба глаза, с трудом двигающиеся на поникших стеблях. – Примешь ли? Вы – люди, вас отталкивает наша чуждость. Матерью Шарги написано на стене замка: этого в нас вы более всего не понимаете, смены возраста… Не узнаешь, расстроюсь.

– Как я могу не узнать тебя? – опять голос дрогнул, словно Шрому и без меня боли мало… – Я ведь из твоей семьи. Я пояс тебе шила. Где он?

Сорг торопливо подал сверток. Растряхнула, не глядя, бережно просунула темную ленту под панцирь, приподнятый усилиями двух незнакомых мне выров. Завязала сама, плотно и надежно Я – вышивальщица. Я знаю, как верно узел положить, чтобы и течение его невзначай не растрепало, и злое чужое шитьё не скинуло…

– Ты обязательно вернись, – попросила я его. – Нельзя иначе. Никак нельзя.

– Знаю, – отозвался Шром. – И что вернусь, знаю. Как исконно мы вверх приходили, в сезон сомга, никак не позже начала его.

Шрон засуетился, я таким беспокойным и расстроенным его ни разу не видела. Про мешки забормотал, про иную защиту при погружении. Ларна отмахнулся.

– Мешки тебя не спасли, я видел, – бросил он. – А шитьё меня вот как выручило. Я, выродёр, более не нахожусь вне закона у выров. Это похлеще, чем спасение от паразитов. Он пройдёт. Тинка всё нужное уже сшила.

Соглашаться было боязно, но глядеть, как Шрома в мешок завязывают – я бы такого и не выдержала. Он слаб, как он там, внизу, выберется из защиты, ставшей ловушкой? Наверное, Шрон подумал о том же, затих. Прыгнул в воду и стал ждать спуска брата. И Сорг прыгнул. Скоро их оказалось семь – выров вокруг Шрома. Качались они на злой короткой волне, сплетенные руками, усами и клешнями. А наша галера уходила всё дальше в сторону, и вторая – Юты – тоже отодвигалась.

Сумерки накатывали волнами, когда тучи набрасывали очередной слой серости на едва видимое солнце, низкое, уже мокнущее в воде и тускнеющее от того всё более. Море темнело, словно мы все погружались. Сам воздух становился влажным и плотным. Дышалось тяжело, сложно.

Канва колебалась, слоилась. Спрут, злодей, рвался к добыче. И не мог прорваться, мне даже смешно сделалось. Я рассмотрела его так близко и хорошо в первый раз: не зря Ким нас уроками своими донимал! Не так древний урод страшен, как – мерзок… Я подпустила его ближе и иглой крепко к канве притянула, вшила в два движения. Скорее и крепче приметала новой ниткой. Он дернулся, но Хол тоже времени не терял.

– Пора! – рявкнул Ларна, каким-то чудом опознав нужное время.

Шрома отпустили, его надтреснутый панцирь качнулся и сгинул, накрытый волной. Следом исчезли все остальные выры – ушли провожать… Я бы, пожалуй, поплакала – но спрут, гнилец такой, не дал. Снова рванулся, злее прежнего. Показал свой клюв, я точно рассмотрела: именно клюв, на чёрную кривую иглу похожий. И на нож – тоже. Этот нож мои нитки стал резать, рвать! Тварь норовила вывернуться и уйти вниз, канву тянула, дыру в ней сделать пробовала. Я успевала только намётку восстанавливать, от всего отрешившись. И радовалась, что нас теперь двое.

Хол отчаянный. Он не мне чета! Он и шить сразу решился, и пороть теперь не побоялся. От спрута только клочья летели! Нитки путались, мешались, мельтешили перед глазами, втягивали в узор черни и гнили, словно в болото… Но мы с Холом держались. И ещё этот выродёр – вцепился невесть с чего в плечи и не отпускал, да вдобавок ругался незнакомыми словами.

Клюв спруту выпорола не я, врать не стану. Хол сломал его. И сразу мы утратили что-то, общность, наверное. Сделалось темнее, тошнота подкатила к горлу.