Торпеда для фюрера

Но, похоже, что куда-то, да делись. Как-то просочились. Чёрное многоточие пулевых отверстий повторило ряд клёпок на стальном листе фюзеляжа возле самой двери.

Яков обернулся, глянул – но разве поймёшь чего в этом содоме? Рёв моторов и шелест пропеллеров на холостом ходу, гвалт, стоны больных и раненых, командный рокот начштаба и деловитая матерщина, бабьи всхлипы… Непонятно даже, откуда начали появляться на закамуфлированном борту вмятины и дыры от пуль.

Лейтенант начал продираться обратно сквозь пропахшую дымом, потом и, казалось, самым ужасом толпу – и наткнулся на товарища своего по майским событиям, сержанта Каверзева.

– Немцы! – коротко пояснил Антон.

И то ли расслышал кто в толпе его слова, то ли сам увидел… как на другом конце поля показались, разворачиваясь один за другим, с полдюжины трескучих мотоциклетов «полевой жандармерии», а за ними высунулось приплюснутое рыло полугусеничного бронеавтомобиля с встопорщенными «жаберными щелями» радиатора. И тогда более или менее организованная эвакуация окончательно перешла грань панического бегства.

– Усім, хто із зброєю, на правий борт! – направил на толпу дырчатое дуло «ППШ» начштаба Руденко, вообще-то человек по-штатскому мягкий и увалень с виду.

– За мной! – продублировал его команду Войткевич. Продублировал и действием, демонстративно передёрнув затвор новенького трофейного «MP-42».

Отрезвлённые их решимостью, партизаны, кто на ногах, начали также выдираться из толпы, но уже с винтовками и автоматами в руках. Хотел было спуститься к ним и Руденко, но вдруг пошатнулся, будто его кто врасплох ударил по плечу и, косо заваливаясь грузным телом, пропал в проёме дверей. Вместо него на вершине трапа показался пилот в потёртом кожаном шлеме и вполне гражданском свитере.

– Всё! Всё, мать вашу, товарищи! – внушительно рыкнул он на толпу с лицом, раскрасневшимся до пота, но вполне флегматичным. Привык к таким авралам, наверное. – Остальные на второй! – ткнул он большим пальцем через плечо, и, подхватив под мышки Руденко, попятился вглубь салона.

Там, за его спиной, вспыхнул молочным светом круг иллюминатора на противоположном борту, и под днищем самолёта загорелась чищеной медью стерня. Второй «Ли-2», с точностью фанерной тренировочной модели, добежал до первого, встал крылом к крылу и грузно опал на хвостовое оперение.

– Назад! – едва удержал Яша толпу, вповалку попадавшую под днище заполненного самолета, чтобы хлынуть к следующему. – Сначала со мной, кто жив. В оцепление!

Он оглянулся, кого б оставить вместо себя. Подбитые автомобильной резиной сапоги начштаба – последнего представителя комсостава, не считая взводных, – уже втянулись вовнутрь.

– От холера! – рванул вслед за ними Войткевич, мгновенно сообразив, что если это и не конец почти обезглавленного отряда Беседина, то невольное назначение его на новую должность. Да ещё, как бы не само… В этой полусотне почти отчаявшихся, измотанных людей старше его армейским званием и нет никого.

– Портнов! – крикнул Яков в грузовой трюм, битком набитый живым и полуживым человеческим мясом. – Я дико звиняюсь, комиссар! Руденко ранен! Принимай командование! Слышишь… Да слышишь ты, поц?! – наполовину всунулся в трюм Войткевич. – Пленных Смерш встречает, куда они на хрен денутся!

Комиссар «услышал», только когда всё тот же «старичок» двадцати с небольшим лет нашёл в себе силы повторить слова лейтенанта ему чуть ли не на ухо. Только тогда.

– У меня приказ! – нервически взвизгнул Портнов, откровенно забиваясь в угол. – Не имею права!

– Говорит, «сволочь я», – кротко передал «старичок», впадая обратно в забытье. – «Не могу…», говорит…

– Ну, лети, гусь, – скрипнул зубами Войткевич, грохнув кулаком по борту самолета. – На юга…

Как-то сразу и вполне естественно отношения его с Портновым не заладились. С первого, можно сказать, взгляда. Ещё две недели назад.