Тот, кто знает

– Трудно вам, наверное, было, – с сочувствием забросил Руслан очередной крючок. – Муж – музыкант, ему нужно место, чтобы репетировать, заниматься, а тут дети, внуки…

– Было такое время, – согласилась Флора Николаевна, – только оно давно позади. В семьдесят шестом году мой муж был вместе с симфоническим оркестром на гастролях в Австрии, он исполнял «Вариации на тему Рококо» Чайковского. Его игра произвела настоящий фурор, его стали приглашать за рубеж постоянно, он выступал с лучшими оркестрами и лучшими дирижерами. Когда-то он учился у самого Ростроповича.

Руслан слушал ее, и истина постепенно стала доходить до его отравленного подозрениями сознания. Муж Флоры Николаевны – знаменитый виолончелист Сорокопольский. Гордость Кузбасса, его имя известно каждому жителю региона. Особую любовь Герман Сорокопольский снискал тем, что не переехал ни в Москву, ни даже в столицу области – Кемерово, остался там же, где родился и прожил всю жизнь, – в Анжеро-Судженске. И хотя гастрольная жизнь требовала от него постоянных поездок по всему миру и в России он находился куда реже, чем за границей, но возвращался он всегда сюда, где жила его семья. В начале восьмидесятых он был весьма состоятельным, по советским меркам, человеком, выстроил за городом огромный дом с собственным мини-залом, где давал концерты для близких и друзей. И хотя в те времена нельзя было строить дома площадью больше пятидесяти квадратных метров, для Сорокопольского власти сделали исключение. Трудно поверить, что его жена – рядовой судебный медик – брала взятки. Зачем мараться? Зачем рисковать и потом нервничать и бояться, когда дом и без того – полная чаша? Да, насчет взятки Руслан, пожалуй, промахнулся. Но могла ведь быть и угроза. От денег можно отказаться, а от жизни? От своей жизни или от жизни близких, мужа, детей? Все-таки надо бы покопаться в этой стороне жизни доктора Григорян. А кстати, почему наша Флора Николаевна осталась Григорян, а не превратилась в Сорокопольскую? Спросить, что ли? Или окольным путем узнать?

Наталья

Шли дни, возвращение матери вместе с Люсей и племянницей Катюшей неотвратимо приближалось, и в квартире напряжение наливалось каменной, чугунной тяжестью. На сообщение о звонке свояченицы Вадим отреагировал, вопреки ожиданиям, глухим молчанием. Наташа ждала всплеска возмущения, негодования, даже ярости, но муж только пожал плечами.

– Начинается совсем другая жизнь, да? – криво усмехнулся он. – Все пошло под откос, сначала моя служба, а теперь и наше жилье. Куда мы придем еще через пару лет? Хорошо хоть мы разъехаться не успели, здесь места много. Как бы это все выглядело, если бы Людмила Александровна свалилась нам на голову вместе с ребенком в малогабаритную «трешку»? Я только хотел спросить, а какова позиция твоей мамы? Она тоже считает, что ее старшая дочь поступает правильно? Она не считает нужным отговорить ее от этого шага? Ведь, насколько я понимаю, прописываться Людмила Александровна будет именно к ней, к своей матери, а не к тебе.

– Даже если бы и ко мне, это ничего не изменило бы. Я не могу отказать Люсе, – честно призналась Наташа. – Если бы она потребовала, чтобы я ее прописала на своей площади, я бы это сделала.

– Ну да, чего еще от тебя ожидать. Никому не можешь сказать «нет», хочешь для всех быть хорошей. Для всех, кроме меня, твоего мужа. Почему-то мои интересы для тебя на последнем месте находятся.

– Вадик, не надо так, ты не прав. Ты очень много значишь для меня, ты мой муж, я тебя люблю. Но я не могу оттолкнуть родную сестру. Маму я обязана забрать к себе, она совсем старая, а здесь медицинское обслуживание лучше, чем в Челнах. Если я откажу Люсе, она останется совсем одна в чужом городе, с ребенком на руках, без мужа, без матери. Вадичек, ты вспомни, насколько Люся старше меня, на целых семнадцать лет. Мне уже тридцать девять, а ей – пятьдесят шесть. Ну каково это – в пятьдесят шесть лет остаться совсем одной среди чужих? Жалко ее, она и без того несчастная, неудалая какая-то, пусть хоть вторую половину жизни проживет рядом с родными, в родном городе. А, Вадичек?

– Ты так меня спрашиваешь, словно от моего ответа хоть что-то зависит, – равнодушно ответил Вадим.

Он был прав, от его ответа не зависело ничего. Ничего, кроме душевного спокойствия самой Наташи, которой, конечно, хотелось бы, чтобы муж разделял ее точку зрения и не сердился. А он сердился, это было очевидно.

Теперь Вадим каждый день уходил на занятия в свою Академию информатики и статистики, возвращался не так поздно, как прежде, когда работал в Обнинске, и даже успевал несколько раз в неделю отвезти сыновей в бассейн на тренировку и привезти их обратно. Мальчишки были счастливы оттого, что папа проводит с ними куда больше времени, вместе с ними смотрит до позднего вечера боевики и триллеры, а по выходным дням увозит их подальше за город и учит водить машину.

Однажды он вернулся домой задумчивый и одновременно взбудораженный. Сначала ничего не говорил, молча поел, потом взял Наташу за руку:

– Натка, мне надо с тобой поговорить. Очень серьезно.