Тот самый (СИ)

В следующий миг я понял, что кровью пахнет от меня. Что характерно: я чувствовал цвета и видел запахи. Моя собственная кровь полыхала оранжевым и голубым. Она была гладкой, блестящей, как шелковая лента, и вибрировала на высокой ноте.

Старой крови было меньше. Цвет она имела синюшный, как флегмона, и скрежетала, подобно гусеницам ржавого танка.

— У тебя сепсис, — вдруг голос Антигоны пробился сквозь веер цветов и запахов. — Тератос отравил тебя трупным ядом.

Несмотря на все усилия сохранить сознание, я вновь начал уплывать. Вода теперь была тягучая и пахла ржавчиной, по поверхности бежала мерзкая коричнево-розовая пена.

Когда машина резко затормозила, я ткнулся лбом в промежуток между спинками передних сидений, но подняться уже не смог.

Потом меня куда-то тащили — я чувствовал руки на своей одежде. Потом было что-то твёрдое, хирургически холодное под спиной… Оно леденило лопатки и ягодицы.

Мысль, что я лежу где-то голый и беспомощный, вызвала вялое возмущение в мозгу, но быстро скрылась под слоем накатившей эйфории.

Потом Антигона рассказала, что в отключке я был около двух часов. За это время Амальтея — слава Богу, она уже была дома — промыла и вычистила мою рану, сделала перевязку и подключила капельницу.

Собственно, от нестерпимого давления в мочевом пузыре я и очнулся.

Лежал я в какой-то незнакомой комнате, больше всего похожей на лазарет. Всё вокруг было белым, пахло антисептиком и хлоркой.

Это вызвало у меня неприятные ассоциации — представилось, что я до сих пор нахожусь в армейском госпитале, а весь прошедший год, включая «Петербургские тайны» — бред воспалённого воображения…

— Ну, как тут наш больной? — свет заслонили синие, как медный купорос, волосы, и от сердца отлегло.

— В сортир охота, — сказал я, с удивлением отмечая, что горло больше не болит. Немного саднило кожу чуть ниже правой ключицы, но туда меня, вроде бы, никто не кусал…

— Реакция есть — дети будут, — заключила Афина. — Погоди. Вызову Амальтею, она вставит тебе катетер.

— У-у-у, — нецензурно выразился я по поводу её предложения, и скинул ноги с кушетки.

Тело ощущалось, как резиновый шланг, через который текла вода. На удивление, холодная.

— Ладно, так уж и быть. Давай помогу, — Афина подставила плечо и я сумел подняться на слабые, как варёные макаронины, ноги.

С унижением писанья при девчонке пришлось смириться. Сначала у меня долго не получалось, но сжав зубы, я приказал себе расслабиться — как бы абсурдно это ни звучало — и процесс пошел.

Жидкость, из меня выходящая, почему-то светилась и была всех оттенков радуги.

К кровати я вернулся обновлённым человеком. Афина помогла умыться — плечо, наискосок, пересекала широкая белая повязка, на другом светился прямоугольник пластыря, примерно десять на десять. К нему я придираться не стал. Мало ли, зачем налепили…

Улегшись, я наконец сформулировал мысль, которая не давала покой с самого пробуждения.

— Алекс вернулся?

Афина молча качнула головой. В одну сторону. А потом — в другую.

— Что?.. Как?.. — я вновь отбросил одеяло, спустил ноги с кровати, попытался встать…

— Лежи уже, — Афина еле успела подхватить меня подмышки. — Расстрельная команда.

— Но шеф! Его надо искать…

— Вернётся он, — голос Афины не дрожал, был спокоен и собран.

Вот именно: собран.

Внимательно посмотрев на девчонку, я понял, что держится она из последних сил. Игривый тон — бравада. Густая подводка на глазах скрывает усталость и недавние слёзы.

— Котову звонили? — спросил я, впрочем ни на что не надеясь.

— Не отвечает.

— Отец Прохор? — надо отрабатывать версии, одну за другой.

— Вне зоны.

— Ёпрст.

— Это не твоя проблема, Шу. Тебе нужно поправляться.

Я горько усмехнулся. Стыдно было — жуть.

Когда это со мной началось? Пожалуй, ещё в школе. Мой лучший друг Женёк должен был драться с нашим школьным пугалом, Васькой Скибо. Все вышли на школьный двор. Женёк мандражировал, стараясь этого не показать. Я давал ценные, но совершенно непродуктивные советы. Скибо задерживался.

Подзуживаемый жаждой деятельности, я решил сбегать, посмотреть: где его носит? Школа у нас была небольшая, с одного входа до другого — по букве «Г» — две минуты лёгкой рысью.

Когда я вернулся, всё было кончено: Женёк фонтанировал разбитым носом, его временные, в отсутствии меня, секунданты — тоже. Всех потащили к директору, отлучили от занятий на две недели, с занесением в табель. Я остался ни при делах.

Потом — мама. Это я не люблю вспоминать больше всего. Я собирался на гастроли — так, ничего особенного, просто лёгкий тур по городам-спутникам во время каникул — она чувствовала всего лишь лёгкое недомогание. Когда через две недели я вернулся — её уже не было… Я так и не простил отцу того, что он не позвонил. Понимал, с первого дня понимал, что таким образом он пытался меня защитить. Но всё равно не простил.