Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Справедливости ради надо признать: гипотеза о двух убийцах, блуждающих по округе с намерением убить первых попавшихся

детей с целью спровоцировать взрыв народного негодования, кажется более правдоподобной, чем официальная версия, согласно которой Сергей и Данила, не зная, куда именно отправились Павел и Федор за ягодами, каким-то образом сумели выследить их на пути обратно. И сегодня в России люди иногда теряются в лесу, причем не только дети, но и взрослые [266]

; наткнуться при этом именно на того, кого ищешь, почти невозможно. Вообще, осуществить запланированное убийство двух детей, пусть и первых попавшихся, представляется совсем нелегкой задачей. Для этого требовалось выбрать подходящее место и ждать, пока туда не забредут жертвы. А если бы в лесу появились не двое, а шестеро или десятеро детей? Или ни одного? Где гарантии, что местные жители сразу же обвинят «правильных» убийц, а не саму власть? Откуда уверенность, что тела вообще найдут, если только убийцы сами не приведут людей на место преступления?

Напрашивается вывод, что преступление все-таки было совершено в состоянии аффекта, а не продумано заранее. Это объясняет и отсутствие попытки со стороны преступников спрятать тела. В этом глухом, далеком от законности крае мальчиков мог убить любой случайно повстречавшийся уголовник, или маньяк, или, наконец, пьяный, впавший в буйство. День 3 сентября, когда случилось убийство, не был ни выходным, ни православным или государственным праздником. В то время продолжительность рабочей недели увеличили до десяти дней («декады»), и выходные не всегда совпадали с традиционными субботой и воскресеньем. Тем не менее убийство случилось в субботу, и прошло всего два дня после церковного Нового года и меньше недели после праздника Успения — одним словом, время было вполне подходящее для пьянок [267]

.

Интересно, что ни один человек в Герасимовке даже не подумал, что в смерти детей виновны посторонние люди или, может быть, дикие звери. Насколько известно, никто не вспомнил и о «кровавом навете», хотя в Белоруссии, западной части Российской империи, откуда происходило большинство жителей деревни, обвинения евреев в «ритуальных убийствах» получили наибольшее распространение и, судя по материалам, проявлений антисемитизма в Тавде хватало. Никто не попытался также обвинить в преступлении спецпоселенцев, хотя заподозрить какого-нибудь беглеца в убийстве случайно встретившихся ему мальчиков из страха, что те выдадут его властям, было бы вполне логично. С самого начала люди почему-то не сомневались, что виновников следует искать среди жителей деревни.

Этот поиск «внутреннего врага», вообще-то, не типичен для деревенской общины, но его можно отчасти объяснить обстановкой взаимного недоверия, активно насаждавшегося в раннесоветские годы, когда буквально любой мог попасть в категорию «врагов народа». Сталинская политика «разделяй и властвуй» возымела свое действие и в Герасимовке. К тому же эту часть Тавдинского района всего за двадцать лет до происшествия заселили выходцы из другой части Российской империи, так что не все из них раньше были земляками, и община представляла собой своего рода искусственное образование, не обладавшее традиционными внутренними связями, помогавшими противостоять внешнему давлению. Жители деревни обвиняли друг друга по принципу «нападение — лучшая защита». Из сотен страниц показаний становится очевидно, насколько там была распространена и общепринята ложь. Данила, автор самых изобретательных и фантастических выдумок, предстает особенно ненадежным свидетелем. Но и Сергей Морозов, который по собственной инициативе донес на Данилу, а также Владимир Мезюхин и его жена (ее, как заявил на суде сам Мезюхин, до 1917 года судили за воровство[233]), выглядят немногим лучше. «Честная прямота» Татьяны Морозовой, которая ни разу одинаково не рассказала одну и ту же историю о том, как Ксения назвала детей «мясом», также не вызывает доверия.

Каждому жителю деревни было что скрывать: утаенное зерно, нелегальную торговлю лошадьми или урожаем, конфликты с родственниками и соседями. Защищаясь, сосед обвинял соседа, чтобы продемонстрировать свое «сочувствие Советской власти» и перенаправить потенциальную угрозу. Так, Хима Кулуканова не только заявила, будто Ксения говорила ей, что Сергей вместе с Данилой убили мальчиков, но и сообщила, что Сергей был до революции осужден «за хулиганство» [125]. Готовность делать заявления в угоду следствию нарастала по мере продвижения дела и осознания людьми, насколько серьезно относится к нему власть.