Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Какими данными в пользу версии о конфликте сверстников мы располагаем? Чрезвычайно противоречивые показания свидетелей по делу об убийстве Морозовых сходятся в одном: Павлик активно занимался доносительством, или, по крайней мере, его в этом подозревали. Незадолго до гибели Павлика подозревали в том, что он стал причиной конфискации ружья у Шатраковых. Сохранились многочисленные показания о его драке с Данилой Морозовым из-за конской упряжи. Столкновение между Данилой и одним из братьев Шатраковых, с одной стороны, и Павликом с братом, с другой, легко могло перерасти в драку. После обмена ругательствами и первыми ударами, если кто-то схватился за нож, стычка могла превратиться в серьезное побоище. При таком повороте событий импульсивное, бездумное, но оттого не менее зловещее убийство кажется не только возможным, но и вполне вероятным исходом дела.

Из списка предполагаемых преступников, который поначалу составили односельчане, можно с большой степенью определенности исключить Дмитрия Шатракова. Он представил справку, что находился 3 сентября с раннего утра до позднего вечера на призывном пункте [16,65]. Более того, крайне сомнительно, что, будь он на самом деле убийцей, он стал бы ликовать при обнаружении тел 6 сентября. Версия же о виновности Данилы и Ефрема выглядит, напротив, вполне вероятной. В самом деле, они оба признались в совершении преступления, хотя, конечно, эти признания вызывают сомнения, так как их могли выбить из подсудимых силой. Ефрем впоследствии показывал, что на допросе подвергался избиениям со стороны Титова и признание не подписывал [231]. Если первое утверждение сегодня проверить уже невозможно (хотя оно выглядит совершенно правдоподобным), то второе явно не соответствует действительности: в правом нижнем углу обратной стороны протокола соответствующего допроса от 8 сентября есть его подпись [24]

[270]

.

Как бы то ни было, Ефрем Шатраков очень быстро стал отрицать свое участие в преступлении. Он занял эту позицию уже 9 сентября на очной ставке с Данилой [23] и придерживался ее на дальнейших допросах. Но это говорит не столько о внутренней стойкости невиновного человека, сколько о воздействии внешних факторов. Как только к расследованию подключились представители районного отделения ОГПУ— 11 и 12 сентября Карташов, а с 16 сентября Быков — и начал оформляться нарратив «кулацкого заговора», милиция потеряла интерес к банальной истории с Шатраковыми, и версия убийства в отместку за донос об утаенном ружье отпала. Соответственно, на Ефрема больше никто не оказывал давления. Более того, 14 ноября с него было снято обвинение, и он перешел в статус свидетеля. В этом качестве Ефрем Шатраков предстал на суде в ноябре 1932 года, где снова отрицал свою вину и (впервые за все время следствия) назвал себя другом Павла [231].

Данила более последовательно принимал вину на себя, хотя порой и начинал отрицать свою причастность к преступлению, как, например, на первых допросах, которые вел Федченко [172,174]. Однако его показания всегда противоречивы и полны самых странных и неправдоподобных деталей. По-видимому, он легко поддавался давлению и старался говорить то, чего от него требовали. Ярким примером странных заявлений Данилы могут служить его слова на суде о том, что он «выписывал газеты и книги» [217] и читал их на досуге. В глухой Герасимовке, где книги и газеты можно было найти только в читальне (и то не всегда), это хвастовство выглядело нелепым и не могло произвести должного впечатления. Признания Ефрема и Данилы, конечно, не доказывают их виновности, но и не снимают с них подозрения в причастности к преступлению. В отличие от многих, более поздних, показаний (например, признания Сергея Морозова, данного Федченко [179]) эти заявления звучат близко к естественному крестьянскому наречию. Беспристрастные показания Ефрема о том, как были совершены убийства, выглядят особенно грубыми и исполненными ужасающей достоверности: