Постепенно у жителей деревни стали складываться устойчивые представления о виновниках преступления. К началу процесса большинство односельчан были готовы видеть убийц в тех, на кого им укажут [162об]. Однако пока официальная версия «кулацкого заговора» не влияла на общественное мнение, жители Герасимовки и местные милиционеры считали, что убийство совершил Данила Морозов, возможно, с помощью одного или обоих братьев Шатраковых. Эту же точку зрения высказал Сергей Морозов еще на первом допросе в милиции 7 сентября. Показания Сергея были подкреплены ходом событий: Данила отсутствовал в деревне вечером 3 сентября, а 5-го рассказал деду, что в лесу нашли тела мальчиков, и у одного из них три раны, а у другого — две. Сергей считал, что к преступлению имели отношение и младшие Шатраковы, так как они были злы на Павла за донос о спрятанном у них ружье [12]. Другие жители Герасимовки рассуждали в этом же направлении. Они считали Павлика ответственным за конфискацию ружья Шатраковых [12, 13, 14, 26об, 27, 36об] и знали о скандале, произошедшем в конце августа из-за конской упряжи, которую Павлик требовал от деда сдать государству [25].
Жители деревни в основном верили или говорили, что верят в то, будто Павлик доносил на односельчан, и приписывали его гибель этому обстоятельству. Разумеется, это не более чем догадки, которые подхватило следствие. Нет никаких твердых доказательств тому, что убийство Павлика и Федора действительно произошло в то время, которое значится в протоколах, и в том месте (или поблизости от того места), где были найдены тела, а также по тем мотивам, которые высказали односельчане. Если принять во внимание, что мальчики вызывали у односельчан сильную неприязнь, многие из местных жителей могли совершить убийство или быть в нем замешанными и покрывать убийц. Единственный, кто, безусловно,
Из протоколов допросов и из рассказов некоторых очевидцев складывается впечатление, что насилие в деревне было обычной практикой. Ругательства в адрес Павлика («проклятый пионер»[101], «сопливый коммунист»[109, 110], «паскуда» [192]) соответствуют тональности зловещих шуток о «мясе» и «телятах» (ни Ксения, ни Татьяна не отрицали, что такой разговор действительно имел место, хотя и по-разному его передавали). Позднейшие рассказы очевидцев все еще передавали то безразличное любопытство, которое сопутствовало убийству. Мария Сакова вспоминала: когда принесли из леса обнаруженные тела Павлика и Федора, деревенские дети не только не испугались, как, вероятно, сделали бы городские школьники средних классов, но, напротив, тут же побежали смотреть на покойников. «Тепло было, вот как! …Их так привезли в мешках… Нисколько не страшно… Рука у него была наполовину отрезана», — с воодушевлением вспоминала она
{429}. [268]В принципе убийцей вполне мог быть местный житель, особенно кто-нибудь из деревенской молодежи. Немецкий криминолог Дитер Арлет исследовал насилие, которое подростки совершают вне дома. Результаты показали: частота использования ножа в качестве орудия убийства, выбор лесного массива как места преступления и мотив озлобления и страха, что собственный проступок выйдет наружу, если не заставить жертву замолчать, превышает среди этого контингента преступников среднестатистический уровень. Из дел, изученных Арлетом, также следует, что подростки редко пытаются спрятать тела своих жертв — в крайнем случае оттаскивают их в кусты или забрасывают листьями. Неудивительно, что такого рода преступления обычно быстро раскрываются — в выборке Арлета более половины убийств раскрыты за три дня
[269]. Конечно, эти данные относятся к иной эпохе и к иной стране, и, не имея «контрольной информации» о предпочтениях других категорий убийц, невозможно сказать, насколько специфичной является подростковая преступность с точки зрения