Товарищи офицеры

Мысли его перенеслись в далекую фронтовую юность. Лыжный батальон… Туда отбирали лучших из лучших. Спортсменов, комсомольцев, храбрых… Бархатов тоже отдал Лобастову лучших солдат батальона. Где разница?

— Коля… О чем ты думаешь? Скажи. Я ведь вижу… Ты изменился как-то на этой новой службе. Тебя мучает что-то. Нельзя сказать? Военная тайна?

— Не в этом дело, Нинок… Раньше я был командиром отдельного взвода — сам себе начальник. А теперь у меня рота — и работы прибавилось, и начальство приблизилось.

— Понимаю. У тебя плохие отношения с начальством. Ведь на работе у тебя все в порядке?

Он улыбнулся и погладил ее руку.

— Ниночка, ты же математик, а логика у тебя хромает. Разве могут быть хорошие отношения с начальством, если на работе не все в порядке?

— Ага! Попался! — Нина вся всколыхнулась от радости. — Значит, и на работе, и с начальством плохо! Да?

— Логика, как в таблице умножения! — засмеялся Ермаков.

Нина продолжала — теперь уже с горечью в голосе:

— Мне кажется, что на новой службе тебя окружают нехорошие люди…

— Ну, это ты напрасно!

— Нет, а скажи, почему раньше у нас бывали твои сослуживцы, а теперь я даже не знакома ни с кем?

— Не в бровь, а в глаз, — сказал Ермаков озадаченно. — Наверно, им некогда, новым моим сослуживцам… Потом далеко мы живем. Взводные мои учатся: один — в университете, другой — в академию готовится. По вечерам заняты. Ну, а третий… Третий — красавец. Вадим. Познакомлю, а ты влюбишься…

— Я серьезно, Коля!

— Не волнуйся, Нинок!.. На Первое мая мы соберемся, в старой полковой компании — звали нас. Крылова помнишь? Андрей Андреича? Тоже там будет…

Нина медлила с согласием, затаившись головой на плече мужа.

— Андрея Андреевича я знаю. Часто бывает в школе. Дети его любят, хороший человек, но для них важнее, что он герой, конечно, — Нина говорила скороговоркой и остановилась: — Но…

— Что «но»?

— Коля, знаешь что? — сказала она, вдруг встрепенувшись и подняв голову. — Давай на Первое мая соберемся у нас? Зови своих взводных — и красивых и не очень — ведь не пойдут они на праздник в вечерний университет? А я позову наших учительниц. Места хватит. Хорошо? И посмотрим… кто — влюбится?..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Ермаков многое понял после ночного разговора с женой. Понял, что она вряд ли ошибается в нем, что она кое в чем знает его лучше, чем он сам себя. И все же — любит. Ермакову было приятно сознавать, что его любят таким, какой он есть. Пожалуй, он смог бы и раньше убедиться в этом, но теперь это было особенно важна: знать, что в тебя кто-то верит и ты кому-то нужен, несмотря на то, что ты, предположим, плохой ротный.

…На утро ему предстояло принять из первой роты пятерых солдат. Взамен отличников, что ушли к Лобастову. Он уже слышал об этой пятерке: трое были просто отстающие, а двое — отчаянные сорванцы, не раз повидавшие гауптвахту. «Все они плохие солдаты, это факт. Единственно, в чем нужно убедиться — какие они люди», — думал Ермаков, направляясь на службу.

В канцелярии он встретил Грачева. Усач сидел над папкой с накладными: со вчерашнего дня приступил к передаче ротного имущества новому старшине.

— Ну, как у вас? Ажур? — спросил Ермаков, кивнув на папку.

— В излишке наволочка и шаровары хэбе, в недостаче один котелок, что в лесу потеряли, — уныло ответил Грачев. — К обеду подобьем косточки и доложимся вам с новым старшиной-то…

Излишек и недостача были слишком незначительными для роты, чтобы служить причиной унылого вида старшины. Ермакову стало жаль старого солдата.

— Что, Савелий Кузьмич, неохота роту покидать?

— Ох, неохота, товарищ капитан! — признался Грачев. И Ермаков понял, что глупо утешать человека, для которого армия, рота, стали родным домом. Такой человек сам утешит кого угодно. — За новым старшиной приглядывайте, — посоветовал он капитану. — Строгость в парне есть, а хозяйственная жилка тонка. Наркомовских норм не знает…

Вот оно, его утешение: сказать толковое слово молодым, хотя бы и офицерам. И Ермаков, не перебивая, выслушал старшину. Было Савелию Кузьмичу всего тридцать семь лет, но выглядел он на много старше. Такая выпала ему жизнь, и он по-своему, по-солдатски понимал свое место, свое призвание и долг.

— Нашему брату, семнадцатого года рождения, которые живые остались, самой судьбой военная дорога указана. Нам такое образование дано. Лично я три ступени прошел: и Халхин-Гол, и линию Маннергейма, и всю Отечественную. Все — на передовой. Восемь ранений. О медалях не говорю. Разве можно от такого образования отказываться? На нас, почитай, на каждого одних бомб больше потрачено, чем на иного студента гривенников. Устояли. А теперь назначение одно: научить на чертов случай и молодых тому же…

2

Злополучные новички ждали за дверью. Пришел Борюк, и новичков по-одному стали вызывать в канцелярию. Первым на пороге появился стройный, подтянутый солдат. Четко представился:

— Товарищ капитан! Рядовой Гуськов прибыл по вашему приказанию!

Красивые, с тенью под ресницами глаза и нежное лицо не дрогнули, встретив изучающий, молчаливый взгляд офицеров.