Товарищи офицеры

Шла тренировка линейных команд. Никитенко был в первой — той, что готовилась на соревнования. Лейтенант Климов, с биноклем на груди, махнул рукой, и в ту же секунду звякнули и запели железными голосами телефонные катушки — связисты рысцой устремились вперед. Захрустел кустарник. Первый номер — Гребешков — скрылся в зарослях бузины, оставляя за собой цветную нитку провода. Никитенко ринулся за ним напролом, словно дикий слоненок, — в резиновой маске, с трубкой — хоботом.

Солнце палит нещадно, а в противогазе не почувствуешь ни случайную тень одинокой сосенки, ни дуновения лесного ветерка. Ни глотка, ни капли холодного свежего воздуха. Резина маски липнет к потному лицу. Пудовая катушка тянет вбок, ремень карабина натирает мокрую шею.

Гребешков скрылся из глаз. А Никитенко не должен отставать, потому что у Гребешкова скоро кончится катушка. Но Никитенко отстал. На половине первого километра он уже не бежит, а смешно топчется на месте. «Мертвая точка. Нужно второе дыхание», — вспоминает он наказ сержанта. Но второе дыхание не появляется, и Никитенко думает, что ему хватило б и первого, если б не проклятый противогаз…

Сапоги путаются в траве. Ах, до чего ж густая, мокрая трава — тут и озерцо рядом… А сейчас не соревнования, а просто тренировка… Ну что ж, если и исключат из команды? Только жаль: посмеются ребята! И — ноги подкашиваются: никакая сила не понесет солдата Дальше…

А позади — треск сучьев и гулкий топот сапог. Сержант Крученых. Ни слова, ни звука. Только хриплое дыхание сквозь противогаз. Словно клещами сжал локоть Никитенки. «Вперед! Делай, как я!» — не услышал, а понял солдат выразительный и без слов сержантский приказ: «Шире шаг!»

Они побежали — в ногу, одновременно ступая на землю. Сержант не выпускал локтя. Он протащил Никитенко сквозь десяток «мертвых точек», и солдату было не до счета — которое дыхание распирает ему грудь: второе или, может, уже двенадцатое… Кажется, он слышал, как под напором выдохов всхлипывает на голове тугая маска…

…На конечном пункте, где полагалось произвести отстрел по мишеням, Никитенко послал пули «в белый свет, как в копеечку». Промазал. Но сержант не корил промахом. А лейтенанту Климову ответил в телефонную трубку:

— Никитенко? Живой! Бегает, как лось, только хруст по лесу!

5

— Слышь, Кит! Тебя лосем назвали. Это что: повышение?

— Отвяжись, парень! Видишь — кончается Кит, как судак на сковородке…

Никитенко лежал на спине, раскинув руки, выставив к солнцу большой белый живот. Изнемогал. Рядом, разбросанные на кустах, сушились гимнастерка, майка, портянки. Перекур двадцать минут…

— Кит, живот спалишь!..

— Отвяжись. — Кто-то защищал Никитенко: у самого не ворочался язык.

— А что, Гребешок, как думаешь: когда солдату легче служилось: прежде, скажем при Суворове, или теперь?..

— Теперь.

— А почему? Думаешь — автомобили?

— Я тоже так думаю: атомный век! Нажал кнопку… Взвалил мешок на плечо, — и — попер!..

— Мешок-то я попру, — неожиданно отозвался Никитенко.

— Гляди-ка: живой! Значит, сержант не ошибся…

— А я подумал, обманывает Крученых лейтенанта!..

— По-моему, братцы, при Суворове лучше: ни катушек, тебе, ни противогазов!

— Зато штаны узкие.

— Никогда солдату легко не жилось…

— И правильно. Ненужное это занятие: противогаз — к чему он? Другое дело — водолазный костюм… И все же теперь лучше…

— Кит опять помер…

— Отвяжись от него.

— Сегодня он свое дело сделал… А чем же — лучше-то?

— Конечно, не в автомобилях дело. Мы, брат, по таким дорогам ездим, что больше они, то есть автомобили на нас катаются, а не мы на них…

— Это верно. Как на сегодняшней просеке.

— А лучше потому, я думаю… Одним словом, каждый понимает, для чего служит…

— Ну-ну, это ты как комсорг…

— Верно говорит… А если б не понимал, то никто и никогда не заставил бы меня вот эти катушки… и этот вот… резину, одним словом, на голову натягивать!.. Ясно?

— Заставил бы!.. Сержант Крученых… — опять отозвался Никитенко загробным голосом.

И солдаты рассмеялись. Перекур кончился.

6

Разная бывает вера в человека… Лейтенант Климов и сержант Крученых, вдвоем, так отчаянно верили в людей, что нечаянно могли загнать их до седьмого пота.

Бывало, от усталости шатались, но не падали.

Здоровая физическая нагрузка, здоровый сон и пища и круглые сутки лесной, настоянный на сосне воздух делали железными организм и душу.

Жизнь шла своим чередом, не богатая удовольствиями солдатская жизнь… По вечерам пели, где-нибудь тосковала гармошка, а в курилке, когда собирались там Гребешков и Никитенко с товарищами, ребята грохотали от смеха — на зависть динамитчикам-саперам…

Ожидали большого праздника — юбилея дивизии — ожидали больших учений. Никто не мог предвидеть, что произойдет скорее: праздник или учения? Знатоки предсказывали, что и то и другое совершится в один день: дивизию поднимут по тревоге в день праздника. Знатокам никто не хотел верить.

Люди, в силу своей профессии обязанные помнить о постоянной угрозе страшного несчастья войны, с трудом допускали мысль, что кто-то сможет нарушить их лагерный праздник…