Товарищи офицеры

Когда вышел в двадцать лет из исправительно-трудовой колонии, завидовал тем, честным, у которых с детства не поломана жизнь. У которых с детства прямая дорога. Потом завидовал грамотным — тем, что успели пройти и алгебру, и физику, и все, чему учат в неполной и полной средней школе.

Неуклюжий, но здоровый, весь будто сбитый из железных бугорков и полосок, никогда не думал Федор, что позавидует Гуськову — и не его грамотности, а тому, что Гуськов легкий и быстрый, как вьюн, что Гуськов спортсмен-пловец.

Но — позавидовал.

Когда загребал, словно лопатами, своими ручищами черную, густую озерную воду, холодную, пронизанную родниковыми струями, чувствовал, как обгоняет его, мгновение за мгновением, минута за минутой, не знающее жалости время.

Дышал, как паровоз. Паровозу плохо на воде. Изо всех сил бил по воде лопатами-ручищами. Сил хватало, но дыхание портачило. Проклинал махру, которой привык заряжаться натощак с утра и тянуть ее, проклятую, чуть не круглые сутки.

Эх, махра! Лучше выпивать, как Гуськов, изредка, чем подыхать от дыма!..

Он почувствовал дно босыми ступнями и пошел, держась за воду, пока вода не ушла и песчаный скрипучий берег не качнулся у него под ногами.

Федор упал в песок, как пьяный. Сообразил напоследок, что доплыл вовремя: рассвет только-только занимался над озером.

…Лежал, всем промокшим телом вбирая холод берега. Зубы начали стучать. Стало до того стыдно, что едва не заплакал. Забыл, давно забыл, как это — плакать. Представились сотни машин и тысячи людей, тысячи солдат, ждущих его, Бубина.

Нет связи. И танки, спрятанные в чащобе, неподвижны и беспомощны; и люди ждут напрасно, и мечутся над картами полковники и генералы. Нет связи. А он, Федор Бубин, лежит, уткнувшись лбом в песок, и не может ступить ни шагу. Видно, плыл чересчур быстро. Поистратил силенку. Ждал земли, а она — вот, она — не отпускает. И узел «Молния» где-то совсем рядом…

«Есть связь — подвиг, нету связи — преступление»…

Мутит, к горлу — тошнота; а голова — ясная. Отчетливо представился районный военком, людской человек, взявший в армию, не поглядев на судимость. Вспомнился ротный, капитан Ермаков, позволивший учить на механика парня с трехлетним образованием. А лейтенант Климов? Научил всему — словно техникум Бубин прошел.

Где он теперь, лейтенант? Живой ли?

А Бубин лежит и не может заменить своего командира.

…В голове — гудение. Не сразу понял Бубин, что гудение это — с озера. Низко над водою, по туману, скользил черный силуэт вертолета. Вырос, вырвался из белой пелены и едва не задел за верхушки прибрежных сосен.

Словно ветер подхватил Бубина. «Врешь, не обгонишь!» — словно догадался, что с вертолетом прислали аварийную команду.

Шатаясь, вошел в лес.

— Стой, кто идет! — из зарослей крик часового. «Ах, подлец, а где же ты был, пока я песок нюхал»? — И ответил часовому:

— Свои. Мне, браток, на узел…

7

«Молния» слушает!.. Не довелось Федору Бубину самому крикнуть в микрофон многозначащие эти слова. И не пришлось услышать «спасибо» за скорую работу. И не потому, что силенок не хватило, или голос ослаб, или пальцы не послушались… Сил у него — еще на два таких озера. Если потребуется… Да — не потребовалось. Управились без него… Сдвинув брови, оповещает в микрофон краснощекий первогодок:

— «Молния» слушает!

…А спешил он все-таки не напрасно. Увидел своими глазами, что тут, на «Молнии», полный порядок… Видел танки в предрассветном лесу, видел жерла пушек, стерегущих рассвет… Слышал на заре песенный птичий гомон…

На западе съеживалась мгла. Федор знал: оттуда ждали удара, ждали атомную атаку — эту последнюю яростную вспышку уходящей тьмы…

«Молния» слушает!

Взгляд генерала — на циферблате часов.

Радисты в полках и батальонах плотнее прижали наушники раций. Наводчики приникли к прицелам. Водители боевых машин привычно поставили подошвы на педали стартеров…

…Не нужно солдату «спасибо», не нужно оно сегодня Федору Бубину… Эх, как распелись, расщебетались птицы! Всего дороже для солдата знать, всего дороже видеть и слышать, что сполна, трижды сполна получат те, кто посмеет всерьез нарушить рассветную песню этой земли…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

1

Человека вернули к жизни, но он еще не чувствовал этого, потому что ожидал, когда же начнется эта, его вторая жизнь.

Врачи готовили к худшему. Седовласый медицинский бог в полковничьих погонах пообещал коротко и твердо:

— Будете жить!

Ему хотелось спросить о другом. О том, что он остался жить, он знал еще тогда, на озере, когда в последний раз мелькнула в глазах опрокинутая солнечная голубизна… Потом долго ничего не было. Потом его погрузили в водоворот страданий и болей. В него вонзали сразу несколько ножей и оставляли вонзенными в лицо, в грудь, в живот. Потом услышал это: «Будете жить»… В повязке, сжимавшей голову, появилась щель — раздвинули для одного глаза обручи бинтов — и вместо огромного сверкающего неба он увидел неподвижный белый потолок.

— Будете жить, молодой человек! — повторили ему. — Слышите?