Траст

Но если ты фондовый брокер посреди Манхэттена, никто и не заметит, когда ты скорчишься под столом. Это наша мертвая зона, наше импровизированное убежище, когда говоришь по телефону, а ничего не слышно, потому что чурбан за три стола от тебя орет: «Я только что уложил слона!»

Кто-то при словах «Зов предков» тут же вспоминает роман Джека Лондона. Я же отождествляю это название с фондовыми брокерами. Мы грыземся и лаемся день напролет. Мы помечаем свои территории. Уж мне-то можете поверить. Мы пренебрегаем принципами поведения в стае больше, чем ездовым собакам Лондона суждено когда-либо узнать.

Меня зовут Гроув O’Рурк. Я работаю в компании «Сакс, Киддер и Карнеги» – сокращенно СКК. Мы инвестиционный банк «белого ботинка»[2] – место, куда элита наведывается за умными идеями и деликатными услугами. Извне мы представляемся сонмом светлых умов и пижонов.

А вот изнутри – дело другое. Мы могли бы быть «Голдман Сакс», «Морган Стэнли» или любой другой биржевой конторой. Интриги. Конкурирующие коалиции. В подонках нет ничего привлекательного. Междоусобицы во всех фирмах одинаковы.

Как и планировка офисов. Фондовые брокеры теснятся на пятачках. И неудивительно, учитывая ошеломительную стоимость офисных площадей на Манхэттене. В СКК нас 150 человек аккуратно высажено квадратно-гнездовым способом перед высокотехнологичными рабочими станциями.

Мы поднимаем отчаянный гвалт: покупаем, продаем и понуждаем клиентов наконец просраться или слезть с горшка. Докиньте сюда дюжину телевизоров, настроенных на CNBC или «Фокс Бизнес», и шум получится, терзающий слух похуже столового серебра в кухонном измельчителе отходов. Наша контора – сущий дурдом.

Но фондовые брокеры – я имею в виду тех, кто преуспел в нашем бизнесе, где главный принцип «продавай или погибай» – привыкли к шуму и гаму. Включая и офицерских отпрысков вроде меня. Я уже давным-давно перестал задаваться вопросом: «Как я сюда попал?». Я отбросил свои прежние представления о порядке, потому что выжить дано лишь тем, кто приспособился к хаосу.

Взять хотя бы телефоны. Существуют освященные временем методики работы с ними. Исходящие звонки – это просто. Для разговора на деликатную или личную тему хватаешь мобильник и скрываешься в свободной переговорной. Ни шума. Ни больших ушей. Ничего эдакого.

А вот входящие звонки требуют сноровки. У нас такая теснотища, что подслушивают все без исключения – кто намеренно, а кто и без умысла. Вот почему мы разговариваем со своими женами и подружками, да и вообще на скользкие темы из-под стола. Заранее ведь не угадаешь, кто разнесет о тебе всяческие слухи. В большинстве случаев торчать под столом – на Уолл-стрит самое обычное дело.

В ту пятницу шум стоял совсем оглушительный. Я говорил по телефону с клиентом – не просто каким-нибудь, а с Палмером Кинкейдом. Я не слышал собственных мыслей.

Скалли, громогласнейший фондовый брокер в мире, орал, срывая связки и выпучив глаза, на Пэтти Гершон, вполне способную постоять в таких прениях за себя. Надо воздать ей должное, Пэтти горлом не берет. Обычно. Ее оружие – коварство, она просто-таки воплощение тарантула на высоких каблуках.

Однако на сей раз верх взяли децибелы. Каждый брокер и ассистент по продажам в зале глазел на перебранку. Она становилась все громче и яростней.

Скалли: «Держись подальше от моего клиента!»

Мать-перемать.

Гершон: «Лоуэлл просил меня разгрести твой бардак».

Мать-перемать.

Матюги летали туда-сюда. А я не мог расслышать Палмера, своего клиента и наставника, человека, который провел меня в Гарвард. Он открыл все двери. Сказочно харизматичный, прозорливый тренер, ведущий команду через череду побед без конца и края. По крайней мере, так мне всегда казалось.

До сих пор.

– Мне нужна твоя помощь, – голос у мужчины дрожал. Ни намека на его обычную самоуверенность. Сбитый с толку, робеющий, он растерял ее напрочь.

Палмер, которого я знал, мог быть то бархатным и вкрадчивым, то вдруг преобразиться в непобедимого, даже безжалостного переговорщика. Он был классическим чарльстонским бизнесменом – сплошь обаяние и улыбка, как с рекламы ортодонтолога. В нашем захолустном городке он шел в гору, отхватывая самый лакомый кусок в каждой сделке.

Поймите меня правильно. Палмер был справедлив и честен. Союзников у него имелось тьма-тьмущая, и я являлся одним из них. На том и остановимся. Разыгрывая из себя доброго самаритянина, 200 миллионов долларов застройщику не заработать.

Он был невозмутим. Два десятка лет я восторгался грацией, с которой он держался под огнем. Вокруг могли бесноваться все демоны ада, а он приглашал в свою контору, чтобы поболтать о семье. Палмер никогда не торопился.

Но не сегодня. Эти четыре слова – «Мне нужна твоя помощь» – в его устах звучали, как тарабарщина.

– Скажите только, какая, – я тревожился о своем друге. Мне хотелось, чтобы Скалли и Гершон заткнулись.

Поначалу Палмер не ответил. Потянулась секунда за секундой. Молчание стало мучительным. Когда же он наконец заговорил, я ожидал какого-то объяснения такой перемены в его поведении.

Не тут-то было.