Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Однако это не единственная «сила», действующая в психе. Еще одна тенденция, сопоставимая по силе или даже сильнее упомянутой выше, – стремление к интеграции и целостности. И если Юнг прав, в нас есть «тоска» по этой целостности, инстинктивное стремление к ней. Юнг полностью согласился бы с Самуилом Кольриджем, который однажды посетовал, что многие люди не замечают «ничего, кроме частей», для них вселенная является лишь «массой мелочей». У самого Кольриджа душа «болела и жаждала созерцать и знать нечто большее – единое и неделимое… нечто Великое и Целое» (см.: McGilchrist, 2009).

Как мы можем понять эту тоску по «Великому и Целому»? Здесь, я думаю, мы подошли к вопросу, на который не может быть исчерпывающего ответа, – к тайне в самом центре работы глубинных психотерапевтов. Юнг понимал под целостностью нечто «большее», чем собирание личностью воедино всех своих дифференцированных частей и их интеграцию новым способом. Несомненно, это тоже цель, заслуживающая всякого внимания, к которой мы стремимся в течение многих лет анализа, особенно если у пациента есть травматическая история. Однако тайну спасения Юнга, когда он оказался в сложной внутренней ситуации, нельзя свести к одной лишь борьбе за дифференциацию и интеграцию частей я, за осознание своих отщепленных фрагментов. В своем переживании целостности он нашел нечто большее, чем просто сумму частей.

Полная реализация этого «большего» пришла к нему из невероятного источника – непосредственно из хаоса бессознательного. В этом хаосе он обнаружил скрытый порядок и определенный центр, который каким-то образом «видел» его более точно, чем то, как он отражался в кривых зеркалах своих коллег по психоаналитическому движению. Этот «образ» вернул ему глубинное доверие себе и позволил ему снова почувствовать себя целым. Об этих открытиях он сообщает в главе «Встреча с бессознательным» в книге «Воспоминания, сновидения, размышления» (Jung, 1963) и в «Красной книге» (Jung, 2009).

В «Красной книге» живо описано, как в период с 1912 по 1920 гг. после разрыва с Фрейдом Юнг страдал от отвержения и поношений со стороны своих коллег по психоаналитическому движению. Вокруг него было много «искажающих зеркал» и вечерами, когда он вглядывался в свой внутренний мир и свои фантазии, его снова наводняли высмеивающие голоса. Он понимал, что стал объектом высмеивания и унижения со стороны своего ментора, а также тех мужчин и женщин в психоаналитическом движении, которые ранее его ценили. С ним оставались лишь несколько верных последователей. Теперь и внешний, и внутренний миры наполнились жестокостью и атаками на я. В его фантазиях лились реки крови и весь внутренний ландшафт от ужаса «покрывался льдом». Он думал, что сходит с ума.

Посреди этого водоворота страха, одиночества, отчуждения и унижения он сделал то, что требовало огромного мужества. Он «позволил себе спуститься» (Jung, 1963: 179) в свой внутренний мир, к чувству стыда и рождающимся в нем фантазиям. Возможно, он полагал, что такое отступление откроет ему путь, чтобы он мог вернуться к более целостному и аутентичному я.

Сначала Юнг был поражен нахлынувшими жуткими видениями (см.: Jung, 2009, особенно Liber Primus). Тогда он применил метод вовлечения видений в диалог, активно представляя разговор с появляющимися воображаемыми фигурами и внимательно слушая то, что они говорили. Странные фигуры его фантазий становились ему более близкими и знакомыми. И вместо уничтожения, психической смерти или растворения Эго-личности он вовлекся в интересные диалоги с ними.

Наконец, появилась благожелательная фигура, видимо, наделенная высшей мудростью – своего рода гид, который противостоял Юнгу, призывая его «смотреть правде в лицо» без предвзятости, возникающей из-за страха и тревожных ожиданий. После встречи с этой фигурой, назвавшейся Филимоном, Юнг сказал: «Я понял, что во мне есть нечто, способное говорить то, чего я не знаю и не собирался сказать… то, что может даже быть направлено против меня». Филимон стал живым присутствием для Юнга. Он стал «прогуливаться с ним по саду» (Jung, 196 3: 183).

Открытие в своем бессознательном источника разумности и руководства дало Юнгу чувство целостности, которого ранее у него не было. К концу этого периода борьбы со своими внутренними образами ему приснился сон, который еще больше поддержал Юнга и «привел его в порядок». Позже Юнг нарисовал главный образ этого сновидения и назвал его „окном в вечность“» (Jung, 1963: 197–198).

В своем сновидении он оказался в темном, задымленном городе. Была зимняя ночь, шел дождь. Он понял, что находится в Ливерпуле. Несколько других швейцарцев сопровождали его. Чтобы добраться до «настоящего города», они должны были подняться вверх от гавани, где они находились, на возвышенность: