Треон

Глядя на треонца, он вдруг сделал рывок и прыгнул к «винтовке». Схватив ящичек, он перекатился на спину, поднимая «ствол», и направил его на Хороса. Михей уже открыл рот, чтобы крикнуть что-то вроде «Бэнг!Бэнг!» или даже «Ты-ды-ды-дыщ!», тем самым обозначая свою победу. Но тут перед глазами что-то промелькнуло, в ладони отдало болью, а ящик вдруг куда-то делся, и через секунду гулко рухнул метрах в пяти слева. «Ударил плоской стороной меча», – понял Алмаев. Тут ему бы следовало остановить эту глупую игру, но проигрывать Михей не любил. Резко вскочив на ноги, он рванул за своим «оружием». Останавливаясь, заскользил по гравию, одновременно нагибаясь, готовый подхватить «винтовку». Правда, будь это настоящая винтовка, из нее уже вряд ли можно было бы выстрелить. Верхнюю крышку ящика перечеркнула V-образная трещина, край откололся, и часть инструментов вывалилась наружу. Но игра тем и хороша, что на такие мелочи можно не обращать внимания.

Схватив «винтовку», Михей краем глаза заметил, что Хорос стоит на прежнем месте, и подумал: «Ну все, тебе хана!» Но не успел он выпрямиться, как треонец оказался у него по левую руку. И Михей замер, как замер бы любой на его месте. Ведь под подбородком у него застыло, обжигая холодом, широкое лезвие треонского фламберга2. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем Хорос опустил меч и сказал:

– Думаю, достаточно.

– Достаточно, – выдохнул Михей, признавая поражение.

– Теперь ты понимаешь? Не всегда пуля сильнее меча. Если стрелок хорошо закрепился и пристрелялся, так, что к нему не подберешься, или если у меня не будет достаточно пространства для маневров и прыжков, как, например, в тесных пещерных коридорах, тогда разумно воспользоваться пушкой. И чем больше – тем лучше. Но иногда, как сейчас с тобой, меч быстрее и вернее пули.

– Верю, – развел руками Михей. – Теперь сомнений нет.

– Жаль, что так вышло, – Хорос указал мечом на сломанный ящик.

Алмаев уже и забыл про него.

– Да уж, – протянул он, оценивая повреждения. – Хотя… Тут и там подклеить – будет как новенький.

– Могу я как-то загладить свою вину? – Вежливо спросил треонец.

– Да брось, не бери в голову, – махнул рукой человек.

– В голову?

– Это значит не волнуйся. Ничего страшного.

– Все же я хочу рассчитаться с тобой. Можешь сломать какую-нибудь мою вещь.

– Да я же сказал – все нормально. А хотя знаешь что?

– Слушаю тебя.

– Если хочешь, чтобы мы были в расчете, принеси завтра какой-нибудь вашей еды. Сможешь?

– Еды?

– Да.

– И все?

– Ну да.

– Договорились. Я принесу.

Треонская ночь полнилась звуками. Вот где-то вдалеке крикнула птица, вот внизу застрекотал кто-то, вот что-то прожужжало над головой. На душе было так спокойно и легко. Дневная суета осталась где-то там, внизу. Михей наслаждался чувством единения с природой, с Вселенной. Будто каждый звук, каждый шорох, каждый лучик света каждой звезды был частью его самого. Ночная тьма казалась плотной, почти материальной, даже живой. Создавалось ощущение, что прикоснулся к чему-то большому. Что познал какую-то великую тайну, приобрел знание. И теперь, обладая этим знанием, никогда больше не посмотришь на мир как прежде.

Он сидел неподвижно, боясь спугнуть это ощущение. Здесь, наверху, весь остальной мир казался игрушечным, а все его проблемы и заботы надуманными. Последнее время Михей часто забирался сюда. Он никак не мог привыкнуть к режиму – сутки на Треоне длились тридцать четыре земных часа. На ночной сон отводилось восемь часов. В разгар дня, когда температура воздуха поднималась до шестидесяти градусов, делался перерыв на четыре часа. Михей, как и все, спал в эти перерывы, и потом ночью подолгу не мог уснуть. Тогда он отправлялся побродить по окрестностям. Однажды ноги завели его на стартовый комплекс космодрома. К тому моменту башня обслуживания уже была достроена, и Михей подумал почему бы не забраться туда. Вскоре это место стало для Михея особенным. Только там он мог побыть наедине с самим собой, оторваться от будничной суеты.

Михей довольно вздохнул, и перевел взгляд на небо. Он любил смотреть на звезды, на два Треонских спутника, названных просто Холодный и Кровавый. Холодный – серебристо белый, испещренный кратерами, походил на пятно света на песке, выхваченное из тьмы лучом карманного фонаря. Кровавый был поменьше и имел буро-красный оттенок, будто свежая рана на теле небес. Вид незнакомых звезд завораживал, возбуждал фантазию. Сколько там еще систем, в которых есть жизнь. Сколько открытий ждут своего часа. Сколько загадок жаждут быть разгаданными. Эти мысли пробирали до мурашек. Алмаев чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. «Все-таки как мне повезло, родиться в такое время», – думал он.

На востоке небо посветлело и залилось алым. Тьма быстро отступала под натиском первых лучей. Теплый свет окрасил земли на горизонте в бледно розовый. Эта цветная полоса, будто лужа разлитой краски, плавно растекающаяся по полу, увеличивалась с каждой секундой,