Трепет

Федору рассказали, что у Русаковых – это было про родителей Платона – с Гороховым – а это про Льва Сергеевича – давний конфликт, который начался с того, что Русаковы решили тоже заняться бизнесом, а Горохов однажды «тупо отжал» у них помещение вместе с товаром и вместе со всею прибылью, после чего еще и выиграл суд, потому что все делал по закону и с теми, кто правосудие вершит, в отличие от Русаковых, чем-то да поделился. Их детей угораздило оказаться в одном классе и, к ужасу родителей, подружиться, но дружбе этой долго длиться не суждено – Русаковы твердо намерены поскорее смыться, «поджав хвост, да и пусть себе катятся на все четыре стороны на здоровье». Федор не до конца понял, чью сторону занимала в этой распре повествовательница, но, судя по всему, ей вообще хотелось, чтобы мерзкие людишки как можно быстрее переподохли, что, впрочем, лишило бы ее единственной радости в жизни – радости ловли и разведения слухов, которыми в городе и так занимались практически все.

Официальное возвращение Федора в город тоже должно было вырасти из толков, запущенных то ли им самим, то ли кассиршей Асей, то ли какими-нибудь незаметными, но знакомыми персонажами со двора. Федор решил опередить их всех и в один прекрасный день пошел прогуляться в родную школу, предварительно сообщив об этом одноклассникам в вотсап.

8.

Виктория была неотразима. Самое главное, она делала всю домашку. Кроме того, она постоянно улыбалась, а на щеках появлялись ямочки, от которых у Федора вибрировало внизу живота – он уже и не помнил, когда в последний раз испытывал что-то похожее. Вика поила его чаем и угощала шоколадными пирожными, которые делала в свободное время для себя и для мужа – про мужа Федор будто бы знал изначально, а все-таки подрасстроился, когда она, тоже какая-то заскорбевшая, через паузу кивнула на его невинный вопрос: «Si, estoy casada⁵

».

Федор не хотел ничего плохого, поэтому решил, что ему нет дела, благо в город он возвращался с твердым намерением остаться одиноким пожизненно. Уроки должны были стать непринужденнее, но в животе все также вибрировало, а Вика то ли нарочно, то ли специально сокращала дистанцию, и одним прохладным, но еще не отапливаемым вечером встретила учителя в желтой футболке с короткими рукавами – руки засыпало мурашками, однако Федор и без этого понял, что Вика озябла. На том занятии Федор напутал больше обычного, а уже по дороге домой обеспокоенно соображал, как бы потактичнее сообщить Вике, что в ее записи прокрались некоторые досадные ошибки. Она учила абсолютно все, поэтому оставить без внимания плоды своего безумства Федор не мог, как не мог и совладать с собой, когда их колени, а в какой-то момент и запястья – у него левое, у нее правое – традиционно случайно соприкасались и уже не мгновенно, а лишь через ощутимую паузу размыкались, как раз за секунду до того как сердце Федора выломало бы грудную клетку и заляпало всякой сукровицей аккуратную тетрадь ученицы.

Однажды, пока она читала текст, Федор ничего не слушал и не исправлял, а только думал под белый шум, исходивший из опустевшего разума: стоит ли рискнуть и положить свою ладонь поверх ее ладони, снова слегка прислонившейся мизинцем к его мизинцу. На самом деле, это было не однажды, и Федор обалдевал со своих пискляво-мальчишеских воздыханий, но ему нравились именно эти ощущения, поэтому он практически не собирался переходить сами собой сложившиеся границы. А потом все-таки взял ее за руку. Вика, не прекращая делать упражнение, высвободила ладонь и как-то отодвинулась целиком от Федора – теперь Федор запланировал пожизненно кручиниться, но через пару занятий испанисты снова трогали друг друга руками и ногами, а еще Федор взял привычку практически приклеивать свою ощетинившуюся щеку к гладкой намакияженной щеке ученицы, чтобы лучше рассмотреть, что она там пишет или читает. На это Вика никак не реагировала – преподавателю должно быть виднее.