Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.

10 октября 1855 г. в Москве в Мясницкой части в доме купчихи Кобелевой произошел сильный взрыв. В полицейском рапорте сообщалось: «Вышибло рамы, двери, перебило зеркала, переломало находящуюся в зале мебель, под ящиком пол совершенно проломился, а стены комнаты и потолок избило как бы железом. Все лица бывшие в комнате в числе 8 человек более или менее переранены»[545].

Это происшествие приковало к себе внимание московских властей и руководства политической полиции. Специально созданная следственная комиссия довольно быстро вышла на след злоумышленника, выяснила все обстоятельства покушения, о результатах расследования было доложено императору[546]

. По прошествии времени помимо выяснения фактических обстоятельств дела интерес представляют бытовые детали происшествия, позволяющие выяснить мотивы, установить причинно-следственные связи поведения, приведшего к столь необычной развязке конфликта. Взрыв в московском особняке, немедленные следственные действия позволили проникнуть во внутренний мир лиц, оказавшихся так или иначе причастных к этому событию. Полиция вынуждена была изъять личную корреспонденцию, вести многочисленные допросы, интересоваться деталями частной жизни[547].

Первые сведения о случившемся происшествии находим в донесении начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанта С. В. Перфильева к шефу жандармов графу А. Ф. Орлову (21 октября 1855 г.). Жандармский генерал докладывал, что проживающий в указанном доме калужский помещик, отставной коллежский регистратор Иван Андреевич Чернов, получил 10 октября посылку весом в 4 пуда, но «удивленный ей не решился вскрыть ее сам, а о получении оной объявил местному квартальному надзирателю Джежелею и просил его присутствовать при вскрытии»[548]

. Специальная комиссия в составе названного квартального надзирателя, добросовестного свидетеля мещанина Н. Хватова, вольнонаемного писаря мещанина А. Саловкина и рядского старосты А. Келлера обнаружила «посередине зала стоявший ящик около 1½ аршина длиною и в 1 аршин вышины, кругом обшитый и запечатанный. По снятии с ящика крышки в нем оказался другой, а в том третий ольховый полированный под красное дерево, с надписью на околе с документами, и тут же найден ключ, особо завернутый, с надписью „отпереть ящик самому Чернову“»[549].

Последующие действия и вызвали тот самый взрыв, от которого «в оконных рамах залы, прихожей, в дверях гостиных выбиты стекла, из залы в коридор вышибена дверь, в зале изломана мебель, разбило орган и причинены повреждения штукатурке»[550]

. Серьезные повреждения получили почти все участники осмотра: квартальный надзиратель был «в бесчувственном состоянии с весьма израненным лицом и руками», Хватову обожгло все тело и раздробило на ноге кость, от полученных ран он вскоре скончался. Следователи сразу обратили внимание на то, что «менее же других ранен сам Чернов»[551]. У него на лице оказалось только несколько незначительных ссадин.

Естественно, что первые вопросы были обращены к Чернову. Свою осторожность он объяснил тем, что в сопроводительной записке, с которой был привезен ящик, от имени некой Марии Жуковой сообщалось, что в нем находятся важные бумаги, ящик же весил 4 пуда. Эта дама Чернову была неизвестна. Следователям он указал вероятное направление поиска, сообщив, что «в Санкт-Петербурге живет жена его, которая ведет жизнь предосудительную для женщины, а потому можно предполагать, не была ли посылка эта прислана Чернову его женою, или кем-либо из лиц, с которыми она имеет порочную связь»[552]

.

Как видно из черновика письма к С. В. Перфильеву от управляющего Третьим отделением Л. В. Дубельта, розыску по этому делу была придана особая важность и предписано, чтобы «следствие это проведено было наистрожайшим образом и безостановочно, и чтобы употреблены были всевозможные старания к непременному отысканию виновных»[553]. Такое предписание — не обычная формальность. О характере тревожных ожиданий властей свидетельствует разговор графа Ф. В. Ридигера с Л. В. Дубельтом, зафиксированный в дневнике последнего 31 октября 1855 г. Гвардейский генерал убеждал жандармского в том, что после смерти Николая I «все эти недоброжелатели в обществе перестали бояться и готовы на все преступное». Особое внимание он призывал обратить на Москву, где «адская машина в действии против Чернова» воспринималась им как подтверждение того, что «все готово к произведению революции!»[554].

Немедленно была создана комиссия под председательством состоящего при московском генерал-губернаторе гвардейского полковника Замятнина. Ему в помощь были определены подполковник корпуса жандармов Воейков, частный пристав Цвиленев и следственных дел стряпчий Дружинин[555].