Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.

В столице преобладала иная музыка, иные поведенческие практики, иные народные развлечения, которые власть старалась пресекать.

«Легкое» поведение проникало даже в корпоративные клубы, имевшие свою внутреннюю систему правил общения и контроля посетителей. И если немецкий клуб, по мнению жандармского чиновника, не вызывал беспокойства: «Там, как и всегда по понедельникам, собирается много публики и танцы, и веселый говор продолжаются до утра»[766], то клуб служительского общества, напротив, заслуживал пристального внимания. Проводимые там музыкальные вечера посещались «смешанною публикою немцев-ремесленников, лакеев, писарей, которые являются сюда более для игры и скандалов, нежели для препровождения времени»

[767]. По заключению чиновника: «Этот клуб имеет членами много таких лиц, которые совершенно не понимают общественных отношений, обращает на себя внимание поведением этих членов и потому клуб этот представляет собою иногда тот же танцкласс с обычными скандалами»[768]. Политическую полицию беспокоило отсутствие «понимания общественных отношений» многими посетителями клуба, то есть их чуждость корпоративным регуляторам поведения, что делало поведенческие практики ненормированными.

Показательно донесение от 17 ноября 1864 г.: «В воскресенье в прикащичьем клубе на семейном танцевальном вечере было до 800 особ. В танцевальном зале господствовал дух совершенно беззаботного веселья. Прикащики и купеческие сынки все еще не могут привыкнуть проводить время в таком дамском обществе, где надобно удерживаться от слишком свободного обращения и выражений, а потому танцующих преимущественно составляют офицеры и чиновники»[769]

. Именно культурная ограниченность, по мнению жандармского чиновника, не позволяла «третьему сословию» конкурировать с дворянством и чиновничеством в «воспитанном» обществе.

Объектом пристального внимания политической полиции были массовые гулянья — своеобразные смотры модных туалетов, причесок, выносившие страсти, пороки и вольности за стены заведений и делавшие вольное (не служебное) поведение участников предметом внимания и подражания для многих.

Излюбленным местом гуляний в столице был Невский проспект, ко всему, на нем происходившему, было особое отношение. Это была витрина, образцы с которой обсуждались и оценивались во многих петербургских домах: в гостиных и на кухнях. Поэтому любое происшествие на Невском подавалось и трактовалось властями с неким оттенком негодования, с ощущением брошенного вызова, на который должен быть дан немедленный и жесткий ответ.

Управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт информировал шефа жандармов А. Ф. Орлова (5 мая 1849 г.) о ночном происшествии с участием офицеров лейб-гвардии Гусарского полка. В частности, он сообщил, что «поручик Ивин, быв в нетрезвом виде, схватил встретившуюся с ним даму и начал с ней вертеться, но дама на это не изъявила никакого неудовольствия. Потом встретили они зубного врача Вагенгейма с женой и тот же Ивин поднял ей юбку». Нарушители порядка были задержаны и доставлены к оберполицеймейстеру, врач, видя искреннее раскаяние Ивина, его простил, а военный генерал-губернатор не давая этому делу гласности, передал виновного полковому командиру[770]. По мнению А. Н. Плещеева, по внешнему проявлению порока Москва уступала Северной столице: «Уличной публичной жизни несравненно меньше, чем в Петербурге. Видимо, что здесь любят развратничать тайно, келейным образом»[771].

Традиционность свободного поведения в самом центре города подтверждает дневниковая запись А. В. Дружинина (11 мая 1854 г.): «Пробираясь домой в ясную летнюю ночь, я встретил несколько баядерок, еже слишком привязчивых, — этого давно не было: изменение в их нравах должно быть приписано изобилию армейского войска и молоденьких офицеров, никогда не бывавших в Петербурге. По Невскому совершенное гуляние, продолжающееся до поздней ночи»[772]

.

В апреле 1858 г. полицейский чиновник с возмущением писал о «русской пирожной» на Невском проспекте, где по вечерам собирался «сброд неопрятно одетых мужчин и самого последнего, низкого разряда тех ночных нимф, кои по вечерам на Невском проспекте бесстыдным обращением и словами завлекают в свои сети молодых неопытных людей, особливо несчастных молодых чиновников, вечных спутников сих развратниц — и за порочные эти наслаждения платящих потом или болезненною жизнию или мучительною смертию»[773]. Под скрипку «это веселое сборище выплясывает всевозможные штуки собственной импровизации, сопровождаемые такими необузданными телодвижениями, которые обращают в совершенное ничто самый вольный Cancan»[774]. По сути, бесшабашная вечеринка трактовалась как деяние, ведущее к растлению и скорой гибели молодых людей, не успевших еще толком послужить государству.