Третья древняя, или И один в поле…

— Постой, постой, Коба, ты что мелешь? — заволновался Донцов. — Мы что, по-твоему, вербуем их под дулом «Макарова»?

— Ну не под дулом, но под определённым моральным нажимом, — парировал Гогоберидзе.

— А когда ты женился на своей Нинон, ты разве не использовал на неё моральное давление?

— Допустим. — Губы Кобы растянулись в тонкой ниточке.

— Но в ЗАГСЕ её за язык никто не тянул говорить «да»?

— Это другое, — уклонился от ответа потомок грузинского меньшевика Церетели. — Нашёл с чем сравнивать. Сейчас настали другие времена. Уже виден конец столетия, а мы всё барахтаемся в дремучем средневековье.

— Может быть, к тебе поступила информация о том, что ЦРУ и СИС отказались от вербовок агентуры и переходят на работу с доверительными связями? Может американский или английский резидент шепнули тебе, что они уже выбросили на свалку истории весь набор оперативных методов, для того чтобы завербовать у нас агента?

— Попрошу без инсинуаций, — обиделся Коба и поднялся из-за стола. — Результаты взаимодействия службы с бывшим нашим противником превосходят все ожидания.

Коба отличался тем, что всегда оказывался во главе какого-нибудь новшества. Когда партия и правительство провозгласили курс на оказание помощи сельскому хозяйству, он первый выступил на общем собрании разведчиков с предложением организовать подсобное свиноводческое хозяйство. Теперь он возглавлял ставший модным последние годы участок сотрудничества с зарубежными спецслужбами и считал это сотрудничество единственно полезной формой разведывательной деятельности. — Если ты не веришь в плодотворность взаимодействия разведок, приходи ко мне, я тебе дам почитать наш годовой отчёт.

— Я и без тебя знаю, какие у вас там результаты, — отмахнулся от него Донцов. Дурят вас «цэрэушники» и «сисовцы» почём зря, а вы принимаете их дезу за чистую монету. А вы что в рот воды набрали? — набросился Глеб Тихонович на двух коллег, молча наблюдавших за спором. — Или вы тоже разделяете эти гнилые взгляды? — Гогоберидзе при этих словах демонстративно встал и, не говоря ни слова, удалился из столовой. — Чем же разведка будет тогда отличаться от дипломатии?

— Тихонович, не будь максималистом! — по-отечески похлопал его по руке Безродных. — Будь проще, и народ к тебе потянется.

— Пошёл ты, знаешь куда? Нашёл время и место ёрничать!

Донцов резко отставил в сторону стакан с компотом, поднялся из-за стола и зашагал из столовой. То, что его не поддержали коллеги, возмутило даже больше, чем конъюнктурное выступление Кобы. Ладно Безродных — он сроду живого агента в глаза не видел и всю свою карьеру делал на партийной работе, но Гришка Рогожин — он-то чего молчал?

…Глеб Тихонович вдыхал никотин с такой жадностью и силой, что сигареты едва хватило на три затяжки. Тогда он взял ещё одну и выкурил её уже с толком, чувством и удовольствием. Организм чутко реагировал на проявленную заботу и тут же успокоился, в голове прояснилось, а сердце прекратило попытки вырваться из грудной клетки.

На столе зазвонил телефон. Звонил начальник подразделения, от которого Глеб Тихонович когда-то ездил в длительную командировку в Англию. Оперативная судьба уже давно забросила Донцова в другой географический регион, и поэтому он несколько удивился, с чего бы вдруг ему стал звонить сам Дикушин, руководитель английского отдела.

— Глеб Тихонович, — без всяких предисловий начал свой разговор Дикушин, — ты не мог бы зайти ко мне на полчасика?

— Нет проблем, Дмитрий Иванович. Когда я мог бы подойти?

— Давай часика в три. Годится?

— Конечно.

«Уж не наклёвывается ли вторая командировка в Англию?» — подумал Донцов. — «А что: молодёжь нынче к вербовкам не очень-то привержена, а я, старый дурак, ещё могу».

Донцов знал, что на неофициальной бирже труда он как оперработник котируется достаточно высоко, а для разведчика почётней и заманчивей, чем загранкомандировка, ничего на свете не бывает. Не удивительно, что после звонка Дикушина в глазах Донцова появился характерный блеск, а сердце стало сладостно замирать и сбиваться с ритма. Перспектива «тряхнуть стариной» вдохновила его ещё на одну сигарету. Выкурив её уже без всякого наслаждения, он водворил пачку в ящик, решив, что в потворстве своей натуре зашёл слишком далеко.