Третья пуля

Однако, Хотси напрягся, когда узнал, что Алек в конце сентября посещал Мехико, где побывал в отделе кубинских интересов[168] и советском посольстве, и вскоре он побеседовал с Мариной и её (но не Алека) подругой Рут Пэйн, а также со всеми, кто имел представление об Алеке. Однако, Хотси не пришёл ни к чему существенному, поскольку сам Алек не являлся кем-либо существенным. Он был, по техасскому выражению, «шляпой без скота» и не был нужен никому, даже Марине, поскольку миссис Пэйн рассказала спецагенту Хотси о постоянных синяках на руках Марины или даже фингалах под глазами. Алек снова брался за старое.

Сейчас, когда я сижу на залитой солнцем веранде и небрежно пишу, к изумлению слуг потягивая водку и наблюдая, как ползут тени по широкому лугу в ожидании звонка спутникового телефона с вестями об угрозе – усложнилась ли она или с ней покончено?– передо мной нет его фотографии, но в то время у меня было фото Алека.

Вскоре это лицо впечатается в сознание всего мира и, думаю, никогда не будет забыто. Но в то время кто мог предположить подобное? Я видел представителя американского рабочего класса suigeneris,[169]

приметного своей непримечательностью. Газетное фото, снятое в момент возвращения нашего самопровозглашённого коммунистического героя из России, чтобы и дальше провозглашать славу марксизма и недостатки коммунизма( троцкист понял бы разницу, однако вряд ли Алек им был). Фотокамера говорила правду, те вещи о нём, которых Алек и сам не знал и не собирался узнавать. Ширина носа, самой приметной части его лица, выдавала или хотя бы указывала на его задиристость. Однако, ни в каком другом смысле – ни в физическом, ни в умственном – широта не была ему свойственна. Его небольшие глаза смотрели искоса, так что любой голливудский продюсер увидел бы в нём злодея №2, лишенного хватки и видения мистера Главаря, которому попросту доверяют избить или зарезать кого-нибудь. Небольшой рот придавал ему неприятный рыбий вид, и лицо в целом сводилось к угрюмой гримасе тонких губ. Скошенная линия волос и широкий лоб вели к тому же, и все эти черты вместе складывались в типологию, усиливаемую постоянным выражением раздражения на лице. Выглядел он тем, кем и был: мрачным, буйным, потворствующим своим желаниям, лишённым обаяния. Вы не захотели бы иметь с ним дела или руководить им: вечно недовольный окружающими, ничтожество, избивающее жену, прирождённый предатель, закоренелый нытик, бросающий всё на полдороге. Не знаю, отразилась ли в его внешности чудовищная натура либо он стал таковым вследствие внешности. Думаю, что и три тысячи последовавших биографов также не знали.

Всё же я всматривался в фотографию, запечатлевая её подробности в памяти. Бывает, что в жизни человек выглядит совсем не так, как на фото и невозможно поверить, что это он и есть, но в случае с Алеком такого не произошло, так что увидев его во плоти впервые, я сразу же признал его. Мне вспоминается, как я лежал в кровати, слыша ровное дыхание Пегги, порывы ночного ветра и зная, что внизу мои мальчики находятся в полной безопасности и перед ними открыты все дороги в будущее, в то же время размышляя об Алеке – пешке, жалком ничтожестве, на котором в то же время держался весь мой план и вокруг которого всё вращалось, надеясь что он справится.

Той самой ночью я и понял, что он не справится.

Всё упёрлось в стрельбу.