Третья пуля

Вот, так лучше. Бедный Лон… Трагическая фигура посреди всего произошедшего. Стыдно было даже смотреть на случившееся – едва ли не стыднее, нежели самому быть виновным во всём. Ему столь многое было дано и всё это так безжалостно отобрано… но он героически перенёс испытание, не пав духом и продолжая делать всё возможное. Тогда-то я и использовал его, официально сделав чудовищем. Прошли годы, но он так и не предал меня, не покинул, не сетовал и не нарушал своей клятвы, пребывая в одиночестве. Тогда я снова использовал этого благородного человека, и в этот раз его убили из-за меня. По крайней мере, он умер так, что и поверить не мог в возможность этого: испытывая восторг от охоты на человека, с винтовкой в руках.

Как бы там ни было, для отчёта: Лон Скотт был моим двоюродным братом по женской линии, наши матери были сёстрами. Семья Данн, давние богатеи – наверное, даже более давние, нежели моя семья. Его мать вышла замуж за человека много богаче себя: Джека Скотта, техасского нефтяника, имевшего фермы в Коннектикуте, охотника на крупного зверя, стрелка-чемпиона, авиатора, военного лётчика-героя (пятьдесят вылетов на В-24, включая кошмар Плоешти)[172]

и отца, парализовавшего своего сына.

Лон был прирождённым героем, подтвердив этот статус ещё в юности тем, что в Британской Восточной Африке застрелил раненого льва, бросившегося на них с отцом и ещё одним профессиональным охотником. У него была отменная реакция и, когда зверь прыгнул из зарослей травы с расстояния в пятнадцать ярдов, Лон быстрее двух взрослых всадил в него дуплет Нитроэкспресса .470[173] и был сбит с ног уже мёртвым львом. В характере Лона было никогда не упоминать и не описывать эту историю (хоть он и был прекрасным писателем: возьмите хотя бы его «Африканскую охоту в пятидесятых

», насколько мне известно, недавно переизданную), сохранившуюся лишь благодаря тем, кому он сам рассказал. Всё это сделало последовавшую трагедию ещё более ужасной.

Он был рождён для богатства и винтовок. С первым он был скромен, не выставлялся напоказ и не кичился, почитая семью и её истоки. Второе же стало его жизнью – думаю, эту склонность он унаследовал от отца, но был в нём ещё и оружейный гений, не зависящий от класса, расы или экономических обстоятельств, угасающий и пробуждающийся где-то раз в поколение. Полагаю, был такой у великих стрелков Запада – как минимум, у двух третей лихих людей, подобных Клайду Бэрроу[174] или Красавчику Флойду,[175]

у нескольких великих законоборцев. Есть такой и у великих снайперов, а также у некоторых знаменитых охотников. У Лона он точно был.

Винтовка стала его жизнью с первого взгляда. В те дни – где-то в начале тридцатых – подобная фиксация не считалась чем-то позорным, а в его кругах воспринималась с одобрением и почётом. Лону ещё и пяти лет не было, когда отец вручил ему первую мелкашку калибра .22, а к десяти годам его стрелковый талант стал легендарным. Лето он постоянно проводил на ранчо в Техасе, где стал чертовски толковым ковбоем, как мне говорили, а к восемнадцати годам – времени поступления в Йель – у него была собрана коллекция рогатых сокровищ вдобавок ко льву, трём носорогам, двум африканским буйволам и дюжине разных антилоп из Восточной Африки, бывшей разгульным и необузданным краем земли, без сомнения воздававшим должное его благородству, стати и смелости многими вечерами на шёлковых простынях в Счастливой долине,[176] где британские набобы в изгнании и их прекрасные, несдержанные женщины собирались, чтобы раскованно курить, пить и изменять.

Его настоящей страстью была стрельба на тысячу ярдов. Первый свой Уимблдонский кубок он завоевал в 50м. Затем, пропустив год, снова брал его в 52м и 53м. Дисциплина эта невероятно требовательна и заставляет участника проявлять все стрелковые качества: не только его способность очень долгое время удерживать постоянное положение, но и умение постичь ветер и искусно снаряжать патроны для достижения максимальной точности – зависящей как от расстояния, так и от стрелка и от условий.

На то время он был почётным выпускником Йеля и невероятно красивым человеком. В определённым кругах считали, что он последует по пути другого великого стрелка, довоенного национального чемпиона по стендовой стрельбе Роберта Стека и попробует себя в кино. Его изящество с оружием в руках – на тот момент непременное дело в американской киноиндустрии – создавало ему неплохие шансы, а высокий интеллект, позволявший с лёгкостью запоминать роли и его моментальная эмпатия, создававшая впечатление харизматичного юноши, сулили великий успех. Он смотрелся лучше Рока Хадсона,[177] при этом не будучи гомосеком и попадал по бегущей за сотню ярдов цели, стреляя с рук, девяносто девять раз из ста. К 55му году Лон уже был знаменит и ждал грядущих больших дел.

Одиннадцатого октября 1955 года, когда Лону было тридцать лет, его отец выстрелил ему в спину, отчего Лон упал и никогда уже не встал.