Третий дубль (из сборника "Белая дурь")

– Я и к самогону приложился, Николаич. Ты в соседней комнате «скорую» вызывал, а мы с Василием Даниловичем Житецким живых бандюг повязали, лицом к полу уложили и тяпнули по стопарю. Житецкий к коньяку потянулся, а я ему на самогон показал: попробуй. Про Вити-титин самогон у воров легенды ходили. И правда, что тебе живая вода. Мы даже раненому ІІрибылеву влили. Я думаю, он потому и живым остался.

Панин не позвонил старику с самого начала только потому, что во времена Плотникова ни о каких доморощенных рэкетирах и слуху не было. Трудно было ожидать от него совета в таком деле. Но теперь, когда розыск буксовал, капитан был готов зацепиться за соломинку. «Человек по кличке Сурик мог ведь раньше, во времена Плотникова, заниматься и другими делами?» – думал Панин, подсознательно игнорируя заявление Печатниковой о том, что у рэкетиров, угрожавших Орешникову, были молодые голоса.

– Вас слушают, – отозвался Плотников, сняв трубку. Последние годы баритон Глеба Петровича превратился в дребезжащий тенорок.

– Как жизнь, Петрович? – спросил Панин.

– Жив, и то слава богу, – отозвался старик. – А кто это говорит? Ты, Салех?

– Я, Глеб Петрович.

– Давно ты мне не звонил. Когда майорские звездочки пропивать будем?

– Как бы капитанские сохранить!

– Чего-чего? – переспросил Плотников.

– Сохранить бы капитанские, – повторил Панин.

– Все лихачишь? – старик хорошо знал об автомобильных проблемах Папина и осуждал его пристрастие к быстрой езде. «Мы-то все больше ножками, ножками, – любил говорить старик. – Недаром нашего брата топтунами звали».

– Ты чего звонишь? По делу или о здоровье справиться?

– По делу.

Старик не любил, когда с ним лукавили. А Панин был его учеником.

– Ну валяй, докладывай дело.

– Дело-то длинное, – сказал Панин. – Я заеду, подробно доложу. А пока скажите – кличка Сурик никогда не всплывала?

– Какая-какая? – переспросил Глеб Петрович. – Шурик?

– Сурик, – повторил капитан громче, а сам подумал вдруг: «А если и вправду – Шурик? Может, Печатникова плохо расслышала? Или говоривший шепелявил!» Ему стало даже жарко от такой догадки. Захотелось бросить трубку и тут же позвонить Печатниковой, запросить в картотеке данные на людей с кличкой Шурик. Но обижать старика было нельзя, и Панин слушал, как Плотников повторяет, словно пробуя на вкус: «Сурик, Сурик…»

– Был у меня Сурик. Но этот не про вашу честь. Вызвали его свои же на правеж на Смоленское кладбище. Там и кокнули. В октябре шестидесятого.

– У него фамилия Суриков была?

– Да. Суриков Алексей. А больше Суриков мне не попадалось.

– А Шуриков?

– Чего-то я тебя не пойму, Санек. Кто тебе нужен-то? Шурики или Сурики?

Папин рассмеялся – так близки были по звучанию эти два слова.

– И те и другие, Петрович! Свидетельница услышала Сурик. А ведь могла и ослышаться. Я только сейчас просек!

– Чего ты только сейчас сделал? – изумился старик.

– Только сейчас понял, Петрович. Такая простая вещь.

– Правильно. Мог и шепелявый оказаться. Помнишь логопеда с улицы «Койкого»?

– Петрович, ты еще повспоминай, только живых, – попросил Панин. – А я вечером зайду, ладно?

Но встретиться в этот день с Плотниковым капитану не удалось. В управление позвонил Владимир Алексеевич Бабкин, двоюродный брат Орешникова, и заявил, что у себя на даче обнаружил видеотехнику брата.

14

Приморское шоссе Панин любил больше всех загородных дорог. Да и не было ни одного ленинградца водителя, которому не нравилась бы эта ухоженная асфальтовая лента, то вьющаяся среди сосновых лесов, то вылетающая на берег Финского залива. Панина раздражали только ограничительные знаки, в изобилии развешанные вдоль шоссе – «60 км», «Обгон запрещен», «Стоянка запрещена». Обычно капитан не слишком-то с ними считался, но сейчас, скрепя сердце, притормаживал. Не хватало ему новой докладной из ГАИ.

Недалеко от Солнечного у обочины притулились сверкающий хромом и яркой окраской автобус финской туристской фирмы и два блеклых «жигуленка» с ленинградскими номерами. Номера эти Панину были знакомы. Известные каждому постовому милиционеру фарцовщики Осип Калкин и Николай Иванов «торговали» у гостей из Страны тысячи озер их поношенное, но фирменное барахлишко. На Калкина и Иванова не раз устраивали охоту, бывало даже и ловили, но самое большое наказание – «премия» на пятьдесят рублей – для них было как слону дробина. Фарцовка продолжалась. Да и не всегда милицейские «Волги» и «жигули» могли настичь «шестерки» фарцовщиков. А «мерседесы» в управлении берегли для торжественных случаев – сопровождать своих и заграничных высоких гостей.

Один сотрудник уголовного розыска, оперуполномоченный Сысоев, принял сложившуюся ситуацию так близко к сердцу, что решил действовать на свой страх и риск. Всякий раз – а это случалось не так уж часто, – когда ему удавалось настичь скупщиков барахла на месте преступления, он не только составлял протокол, но и прокалывал шины на их автомобилях. После третьего раза Калкин и Иванов написали жалобу в прокуратуру. На партийном собрании представитель райкома наивно спросил самоуправца:

– Почему вы допустили нарушение законности?