Третий пир

Она подошла к зеркалу — в старом отуманенном стекле так таинственно и прекрасно проступают лица, все без исключения — и, всматриваясь в золотисто-карие, с гневными искорками глаза, дала себе нерушимое слово: не лезть! к Мите с Поль не лезть! тут что-то не то! я не понимаю — и не надо. Над ухом раздалось хладнокровно:

— Лиза, все ждут тебя.

Он глядел серьезно, без улыбки в ее глаза в зеркале.

— Иван Александрович, вам понравилась Поль?

— Да.

— Очень?

— Голубчик, не суетись, у твоего юноши мало шансов.

— Вы думаете, я из-за Алешки? Я про него и забыла, а просто… ну почему все так подло?

— Разве все? — он нахмурился, у нее голова закружилась. — Вот зеркало — оно уж замутилось…

— И канделябр способен на убийство. — Нет, с ним хорошо, очень! — Сегодня ничего не выйдет, старики останутся ночевать, им ехать далеко.

Их место возле Мити (Алеше удалось пристроиться рядом с Поль), и шампанское уже играет в высоких бокалах поровну, грамм в грамм (Никита спец), и розы Поль так царственно горят на белоснежной вышитой скатерти. Символист встал.

— Седьмое августа — символическое совпадение. Возблагодарим же Творца. И родителей — живых (поклон в сторону Павла Дмитриевича и Анны Леонтьевны) и покойных (возведены очи горе). Возрадуемся и возвеселимся.

Легкий переполох — именинники в разных концах стола, гости перегибались, тянулись, жесты перекрещивались в сложной пантомиме — звон-перезвон, последним с Митей чокнулся сосед, Лизин друг. Необыкновенно молод и стар одновременно, то есть «все при нем», да выдают глаза, видевшие что-то такое… (холодный жар — можно так сказать?) Вообще девчонка слишком своевольна. Кажется, Коктебель, да. В праздничной заминке между первым и вторым приемом, после которого языки развяжутся неутомимо, Лиза поинтересовалась, бессознательно давая неуместно трагический ход пиру:

— Кто сравнил розы с «пурпуром царей»?

И хор знатоков отозвался:

— Гумилев!

— А не пиши листовок, — пошутил Вэлос и съел кусок семги. — Против законной народной власти, правда, Павел Дмитриевич?

Он ответил не сразу (Анна Леонтьевна принялась угощать, и было чем — к приему готовились загодя, чуть не весь год), но ответил неожиданно:

— Как ни странно, я помню.

— Тебе ж всего семь было, пап.

— Помню, как отец с ума сходил. Тут ведь сразу и Блок.

Вэлос не унимался:

— Любил-таки философ декаданс.

— Он был человек своего времени и с трудом преодолевал… налей-ка, Никит, покрепче… ага… — Павел Дмитриевич закурил «Беломор». — За вас, дети!

Все охотно включились в застольный обиход, Митя машинально вытянул сигарету из предупредительно протянутой пачки «Мальборо». Ну, у этого все «на высшем уровне» (доктор каких-то наук, кажется, профессор). «Этот» высказался бесстрастно:

— Философ Плахов видел гораздо дальше своего времени.

— Вы читали его трактат? — удивился Митя, ну да, доктор филологии, Лиза говорила.

— Читал.

— Потрясающе, — сказал Сашка. — Особенно про остаток. — И пояснил непосвященным: — После прохождения по всем кругам безбожия, то есть самоуничтожения, в нации начнется обратный процесс — собирание эзотерических сил, не затронутых злом или сумевших его преодолеть.

— И ведь небось вы все числите себя остатком? — уточнил Павел Дмитриевич с иронией. — Утопия. Где вы видите эти силы? Я вижу разлагающееся государство, кучку болтунов и кучку диссидентов, которые помогают этому разложению. Все, Саша.

— Может быть, — отозвался тот с болью. — После геноцида у русских чрезвычайно ослабел инстинкт самосохранения.

— Что это у нас все кучки да кучки, — проворчал Никита и принял коньяку. — Кучка завоевала, кучка разложила, народ безмолвствует.

Саша возразил нетерпеливо:

— Я об этом и говорю: сила пока безмолвная. Православная, если хотите. Ядро нации. Вы согласны со мной? — вгляделся с неожиданной надеждой в темно-серые глаза напротив.

— Видите ли, — ответил Иван Александрович, — «остаток», о котором пишет Плахов, это его надежда. Всего лишь. Слово взято из Священного Писания. Он надеялся на аналогию с судьбой ветхозаветного народа, рассеянный остаток которого выведен из Египта и при всех дальнейших метаморфозах сохранил ядро, кстати, взрывоопасное в соприкосновении с другими нациями. Мы же, как правило, ассимилируемся. Куда бы вывести нас, на какой необитаемый остров…

— К вершине духа, — не выдержал долго молчавший Вэлос. — Уже вывели. Там Моисей, у нас другой. «Бесы» написаны в тысяча восемьсот семидесятом году — вот вам другая аналогия. И Леонтьев предупредил, что русские родят…

— Извините, — перебил Иван Александрович небрежно. — На русской почве родилось дитя интернациональное. В рождении участвовали представители трех сильных рас: арийской, семитской и тюркской. Вот почему на нашей почве — это другой вопрос.

— Вы рассуждаете, так сказать, на уровне крови и почвы, — медленно сказал Митя, — а дух дышит, где хочет.

— Да, это низшие стихии. Но если кровь и почва заражены трихинами — скажется это на духе, как вы думаете? Ваш дед это знал.

— То есть предчувствовал?