Третий пир

— Ничего потрясающего, просто я поверил Юрию. Вещи ему мог подбросить тот, кто знал, куда пошла Верочка. Или она встретила кого-то из знакомых по дороге и рассказала. Или — отец и мать.

— Страшно, Кирилл Мефодьевич, — сказал Сашка.

— Да.

— Вы знаете Вэлоса?

— Знаю.

— И что вы о нем думаете?

— Тут есть загадка, в самом начале… Нет, я не имею в виду высшую сущность: почему через конкретного человека приходит зло, почему именно он выбран, а не другой? Это тайна онтологическая, и на земле ее, по-видимому, не разрешить. Церковь учит: «Есть зло». В каждом, даже в ребенке, но мне кажется, какой-то толчок должен быть для развития зла (как и добра), реальное действие, происшествие, осознание своей необычной силы. Вот об этой загадке я говорю, о земной: как все началось?

— Недавно на Митином дне рождения Вэлос сказал жуткую вещь: эти духи поглощают энергию, выделяемую смертью.

— Видите, он сам дал ключ к разгадке, может быть, к преступлению. И вы дружили с ним много лет. — Кирилл Мефодьевич окинул беглым взглядом нашу тройку. — Да, меня поражает ваша… как бы сказать?.. бездумная смелость? Или настолько ослабел инстинкт самосохранения?

— Ничего такого на себе не чувствовал и не боялся, — отрезал Никита. — И никак Жека на меня не действовал.

— Так ли? Вы уверены? — Кирилл Мефодьевич улыбнулся застенчиво. — А мне показалось, будто у вас тут чуть ли не военный заговор.

В общем, он попал в точку. Не говоря уже обо мне, и Сашка с Никитой искали доктора, догадываясь о последствиях. Но ведь так выражается наша свободная воля? Или не свободная? Или мы заражены теми самыми «бациллами», о которых твердит наш дружок? Над этим стоит подумать. Мы переглянулись задумчиво, тут кстати сигары иссякли, я подал голос, поднимаясь:

— Меня тошнит от вечного смирения. Которым обычно прикрывается трусость.

На мой вызов он не ответил (не знает, что ответить?). Мы прошли по дорожке в солнечных пятнах (начинается бабье лето), ребята двинулись к шоссе на станцию, он остался. А я ведь так и не дал инструкции: не искать, не лезть, не спугнуть… Вдруг он сказал:

— Она ушла от него, Дмитрий Павлович.

— Кто?

— Ваша жена. Сбежала. У кого она может жить?

— У Дуняши? — ответил я вопросительно. — Подруга.

— Дайте ее телефон.

Я пробормотал цифры, всегда ассоциирующиеся для меня с собственным «побегом» — зовом к свободе. Эк ведь отозвалось-отомстилось… Я круто развернулся и зашагал куда глаза глядят — глаза глядели на купола Николы-Чудотворца.

Дождавшись наконец ночи полной, полновластной (больные — кто заснул, кто забылся, персонал и обычно в легком забытьи), вылез в свое окошко без стекол и пустился в путь. Подъем духа, ощущение дела после двухнедельного безделья, и кремнистый путь вот-вот заблестит, и звезда заговорит, и пустыня завнемлет (кому? то-то и дело, что не знаю). Одним словом, хорошо! И опасно. («Яко тать в нощи».) Собак отец не нашел, тихо. А вдруг они еще не легли? Нет, темно, тихо. Калитка, дорожка, лестница, чердак, солома, стропила, каждая деревяшка знакома-перезнакома и поет по-своему. Но сегодня все было в сговоре со мной… я сунул маленький увесистый сверток за пазуху. Сговор разладился, заголосила на разные голоса рухлядь в соприкосновении с моими осторожными движеньями. Второпях я махнул рукой на осторожность и бросился в сад, на улицу, к озерам, к Николе, где предварительно приглядел укромное местечко в левом приделе в углу, в груде битого кирпича. Тайник не Бог весть что, да ведь ненадолго (вопрос дней, может быть, часов), а главное — рядом, почти под рукой: пересечь парк и кладбище, войти под своды позабытые, никому не нужные… разве что баричу из Бостона да Иванушке-дурачку. А мне? Мне? Да, да, но где-то в другом измерении, где сейчас сверкают кресты и праздничные ризы, хор поет, и клир и прихожане молятся о нашем спасении.

Глава четырнадцатая:

МОЙ МИЛЫЙ ДРУГ