Третий пир

Жива. В его старье — джинсах и рубашке, — словно девочка, и почти некрасивая. Волосы туго стянуты на затылке, лицо слишком бледное, словно стертое, застывшее (ну, маска в декадентском доме под крышей). Милочка неистовствовала, изнемогая от любви к ним обоим, она молчала. Он, тоже молча, не раздеваясь, прошел в столовую, сел на диван, она встала в дверях в потемках (атласистый свет абажура не достигал), сказал, не веря:

— Поль, мы должны расстаться.

А она кивнула!.. или показалось в потемках? Нет, не показалось: кивнула и проговорила безразлично:

— Да, я уеду в Орел.

Тотчас все побочные страстишки (не открытые наукой отрицательные частицы или волны, или духи) улетучились, умножая невидимый покров зла, окутавший землю. Кроме одной страсти — жизни нет.

— Но ведь это… невозможно?

— Я уеду, — повторила она монотонно, — сегодня. Я б уехала, но как быть с Карлом? Милку я возьму, а он там, боюсь, не привыкнет.

— Поль, что случилось?

— Не знаю. Ничего. Ах да, я не дозвонилась. Я звонила тебе, но ты уже уехал.

— Когда звонила?

— Не помню. Давно, на днях.

— Да ведь это пустяки.

— Пустяки?

— Ну не пустяки, нет, но… — Он вскочил, подскочил к форточке, подышал отрадным смрадом. — Ты хочешь меня бросить?.. Ты хочешь меня бросить, — вопросительная интонация перешла в утвердительную, в которой послышался ужас; он подошел к ней близко, но не посмел прикоснуться. — Поля, что с тобой?.. Если ты догадалась, ну конечно, догадалась, что я закрутился, то я все позабыл, честное слово! — он решился взять ее за руку, подвел к дивану, усадил. — Мне никто не нужен, кроме тебя, что ты!

— О чем ты говоришь? — спросила она с тоской — первый проблеск чувства и красоты (огня). — Я тебя не понимаю. Погоди… «Закрутился»?

— Да идиотский эпизод, случайный…

— Ты закрутился с женщиной?

— Ну не с мужчиной же, в конце-то концов!

Она расхохоталась вдруг.

— Ну не надо меня так уж презирать. Впрочем, да, разумеется, пустяки, пошлости, ты имеешь право. Но я работал! Я работал в Милом… Я думал, что ты думаешь, что я в Дубултах, — напало косноязычие. — А, ни о чем я не думал! Поль, я подонок.

— Кто она такая?

— Не знаю. Вдова. Да это все неважно…

— Телефон, — сказал Поль. — Звонят. Не слышишь?

— Что?.. Черт с ним!

— Нет, пойди послушай, пожалуйста.

Он почти сразу вернулся.

— Кто это?

— Жека.

— Что он сказал?

— Ничего.

— Как ничего?

— Ну, с приездом, счастлив… тра-та-та. Не знаешь Жеку? — Митя сел на колени на пол, облокотился на диван. — Сегодня я был на кладбище.

— Кладбище? Какое кладбище?

— На берегу Сиверки, мы туда не заходили. Сельское, бедное.

— И там растут незабудки?

— Какие незабудки в октябре? Искусственные цветы, жалкие.

— Как ты туда попал?

— Просто пришел. И хоронили женщину. Мне показалось — так странно, — будто что-то с тобой, будто я тебя больше не увижу.

— Митя, — сказала она строго, не глядя, — я тебя люблю безумно.

— Ты не уедешь?

— Нет, ты запомни: безумно. Запомнишь? Что бы ни случилось.

Он прижался лицом к ее коленям и молчал. А ночью (за работой) как что ударило: зачем она звонила в Дом творчества? Она никогда не разыскивала его — просто ждала. Зачем? Разбудить и спросить? Завтра спрошу (но так и не спросил, почему-то не решился). Он писал: «Три Явления просвечивают в жизни и истории. Грехопадение — начало; Тайная Вечеря и Воскресение — центр; и предчувствие Исхода: Преображение или Страшный Суд, или какой-то иной Третий путь — возможен ли синтез? Выражаясь поэтически: тонкий небесный луч встречается с безумным подземным жаром; в точке их пересечения (то есть здесь, сейчас, на земле, в душе) и происходят процессы, которые меня интересуют. Это свобода (Грехопадение), любовь (Тайная Вечеря), бессмертие (Преображение) и абсолютная смерть (Страшный Суд). Не только путь к Богу (Христос), но и отпадение от Него вплоть до убийства (антихрист)…»

13 сентября, суббота