Третий пир

Она не ответила, не остановилась, нет, она обошла его, как фонарный столб, и пошла неторопливо по самой кромке тротуара. Алеша вспыхнул, догнал, загородил дорогу.

— Вы что ж, не хотите со мной здороваться?

Какую-то несчастную секунду Поль глядела, явно не узнавая, и вдруг бросилась к нему, схватила за руки, закричала:

— Алексей! Как хорошо! Тебя сам Бог послал!

Он ничего не смог ответить, прижал ее руки к груди, что— то вроде солнечного удара случилось — жгучий удар в сердце! — воздух потемнел и зазвенел, в нем растворялись идиотские планы — так Алеша прожил свое единственное, остановленное в золотой полдень мгновение; а Поль говорила быстро, оживленно, блестя глазами:

— Звонила Дуняше, она в отпуск уехала, представляешь? А больше некуда… Да это все пустяки! Ты свободен сейчас?

— Всегда, — ответил он, только этот вопрос и дошел до него («Послезавтра на картошку — не поеду, пусть выгоняют!»). — Я свободен всегда.

— Тогда пойдем в сад?

Она сказала, что ей Бог послал его, и повела в сад! О котором Алеша в каменном пекле и не подозревал. Эрмитаж — келья отшельника по-французски. Она подвела его к тихой зеленой скамейке в розовых кустах, сели, касаясь друг друга плечами, он не сводил с нее глаз, лихорадочно соображая, все ли ему позволено или еще нет (в такой ситуации нечего и раздумывать, но… эта женщина была непостижима!).

— Какая у тебя красивая цепочка, — с наслаждением произнес Алеша и коснулся пальцами, погладил тоненькие серебряные звенья, нежную горячую кожу на груди; Поль отстранилась рассеянно и поспешно заговорила:

— Мне надо подумать. Ведь нельзя, чтоб все зависело от одного человека? Ведь это неправильно, как ты считаешь?

— Может, и неправильно, — пробормотал Алеша и взял ее за руку. — А что ж делать, если зависит?

— Ты прав: надо что-то делать, — она высвободила руку, потерла лоб, провела ладонью по лицу (каждое движение и слово ее были прекрасны и полны ускользающего смысла). — Надо подумать и что-то сделать. Вот только очень холодно.

— Холодно? — Алеша продолжал сгорать на медленном огне, но в голубом покое августовского сада уже некоторое время как стали расползаться тревожные трещинки, будто безобразная тучка на миг застила солнце, в розовых кустах шевельнулась серая тень, пахнуло пронзительным сквознячком из-под скамейки, ненаглядное лицо исказилось. Он обнял Поль за плечи и почувствовал, как дрожит она едва заметной, какой-то внутренней дрожью. — Ты заболела? Полечка, да что с тобой?

— Я сегодня заехала домой до работы, договорилась в церкви, в нашей у Пимена, ну и надо же одежду приготовить подходящую, ведь завтра тридцатое…

О чем она говорит? Он особо не вникал. Какая кожа, медовая, чуть-чуть нагнуться и губами… нет, пока поостережемся, опасно. С ней — опасно!

— Приезжаю, а Лиза… Господи Боже мой! — она близко взглянула ему в глаза и вдруг спросила со страхом: — Алексей, ведь ты не уйдешь?

— Что ты! Я… Ты даже не представляешь…

— Нет, мне надо точно знать, дай мне слово.

— Пусть я умру, если я… Я никогда не уйду.

— Никогда? — она отодвинулась, освобождаясь от его рук; в глазах мелькнули удивление и боль, но тут же давешний пустой блеск заиграл в ярко-синих зрачках. — Впрочем, неважно… я что хотела?.. Да, у тебя есть сигареты?

— Ага, сейчас, — Алеша пошарил в наружном кармане сумки, достал пачку «Явы» и зажигалку, а вместе с ними выполз на белый свет и упал на красный песок тяжелый французский ключ. Обломки идиотского плана стыдливо закопошились в густом мареве. Он поднял ключ и сказал: — Я тут у одного старичка живу, на Арбате. Поехали, а, Поль?

— Поехали. — Она встала и пошла к воротам, он бросился за ней. — Видишь ли, — говорила она на ходу, — мне надо сесть и подумать. А старичок не рассердится?

— Нет, он добрый.

Она спешила, Алеша уже знал, что надвигается беда — никакие сады, никакие планы и ключи не спасут. Да ведь она сказала: «Тебя Бог послал!» То в жар, то в холод бросало его, покуда он ловил такси, ехал с ней на заднем сиденье, слушал странные речи, вел через коридорную бездну. Во мраке бесшумно приоткрывались двери, узкие щели слегка озаряли тернистый путь, из третьей донеслось: «Васенька, это ты?» — «Не волнуйтесь, — тотчас доброжелательно прошамкали из пятой, — это она сына ждет с Великой Отечественной», — а из шестой вопросили с напором: «Прикажете сдать в психушку?» Их всех уже сдала беспощадная жизнь. Он привел Поль в этот жалобный ад и теперь трепетал, но она ничего не заметила, вошла в комнату, села на диван с круглыми валиками и сказала:

— Как хорошо!

Из высокого окна сквозь листья в голубых небесах струился зеленый радостный свет; за стеклом резного шкафа — русские классики, живучие, уцелевшие и в смертный век Кирилла Мефодьевича; в овальных рамочках над письменным столом прекрасные лица тех, кто бесконечно ждал его; в правом углу за лампадой потемневший древний Спас.

— А где старичок?

— Его нет пока. — Алеша стоял посреди комнаты и исподлобья глядел на нее; в детской ее беспомощности было что-то пугающее, и он решился: — Тебе надо, Поль, выпить и прийти в себя.