Третий пир

— Правильно, это я.

— Поль заболела.

— Адрес. (Алеша продиктовал.) Сейчас буду.

Солнце переместилось; уже не нежная прохлада, а острые прямые лучи пронзали комнату; сияли небеса, листья, лица, классики; в восточном углу все очевиднее проступали глаза, рука в каноническом жесте, багряный плащ, раскрытая книга: «Да любите друг друга, как Я возлюбил вас». Она молчала, он стоял в дверях. Он не знал, сколько продолжалось это стояние, это молчание; время словно остановилось в неизъяснимой, но такой яркой гармонии золота, зелени, пурпура и лазури, боли и вечности, страсти и тишины. Наконец она в изнеможении легла на диван, он сел, как прежде, на пол, прижался лицом к одеялу.

— Поль, ты уйдешь сейчас?

— Наверное.

— Не уходи.

Тут из коммунальной бездны за дверью прорезалось семь звонков.

Впотьмах, в волнении и спешке, Алеша доктора не узнал, ввел в комнату и обомлел («А ведь я знал, кто паучок… догадывался! Как же я позабыл?..»). Маленький господин в черном бархатном костюме подошел к дивану, уселся и сказал с нежностью:

— Дорогая моя!

Тонкий голос проявил гибкость, силу и глубину, даже потешная внешность неуловимо изменилась («А почему я принимал его за шута горохового?»), доктор продолжал убедительно:

— Ты не больна, наоборот — ты выздоравливаешь.

— Это все ерунда, — отмахнулась она. — Где парабеллум?

— Я не ясновидящий, у меня другая специализация, — взял ее руку, поцеловал несколько раз в ладонь. — Когда я заговорил об этом — первый пир помнишь? — писатель дернулся и взглянул на потолок. Полагаю, на чердаке.

— Я боюсь за тебя, Митя. Он способен…

— Кто — он? — закричал Вэлос. — С ума сойти! Молодой человек, подтвердите, кто я есть. Ну, смелее! — и улыбнулся юной обаятельной улыбкой.

«Кого-то он мне сейчас напоминает», — в ужасном смятении подумал Алеша.

— Черт вас знает, кто вы есть.

— Не поминайте всуе, — заметил Вэлос и обратился к ней: — Мстислав сегодня гуляет, аванс получил. Поехали, а, Поль? (Она не отвечала.) Ладно, попозже. Кстати, через две недели кооператив готов. А тут, извините, палата номер шесть, голоса, Васенька… Да вы садитесь, молодой человек, что ж теперь стоять, теперь можно и посидеть. — Алеша, словно зачарованный, присел к письменному столу. — Ну, похож я на Васеньку, как вы думаете?

— Нет, — ответил Алеша с тихой ненавистью.

— Да уж надеюсь. Эти Васеньки…

— Прекрати, — сказала Поль.

— Не развлек? — Вэлос опять улыбнулся заразительно и покорно, пристально глядя ей в глаза. — Надо отдохнуть, родная моя. Спи. Тебе приснится сад, удивительный сад, полный солнца, птиц и влаги, и ты поймешь, что жизнь прекрасна… жизнь прекрасна… жизнь прекрасна…

Алеша положил руки на стол, на них голову и чуть не застонал. Остатки бессознательного детского ощущения — вопреки всему добрая и разумная воля правит миром и смерти нет — уходили в абсурд (ущерб, изъян) «прекрасной жизни». Через какие свободы, соблазны и страдания проходит душа, чтобы уже сознательно собрать и восстановить утраченное, как редко это удается, как не хватает на это жизни человеческой. И все-таки есть третий путь, о котором знал его любимый писатель: бывают дни, часы, минуты даже, что стоят целой жизни.

Он поднял голову в наступившей тишине, вгляделся в измученное лицо, решил в невыразимом облегчении: «Ничему о ней не поверю!» И услышал голос Вэлоса — прежний, трескучий и тонкий (его голоса, улыбки, жесты, даже черный бархат в несусветную жару казались Алеше двусмысленными и опасными):

— Еле справился, всего себя отдал. Вы спросите, почему? — Вэлос сидел, откинувшись в угол дивана. — Нехорошо здесь, тяжко, трудно действовать в этой атмосфере, — подмигнул неожиданно. — Не хотите отдохнуть? (Алеша вздрогнул.) Шутка. А впрочем, к вашим услугам. Очень благодарен, особенно вашей подружке. Славная девочка, с огоньком, далеко зайдет. Вообще молодое поколение радует, — он окинул молниеносным взглядом розы и шампанское. — Короче, приходите оба, я вас вылечу. Даром.

— Обойдемся.

— Ох, не зарекайтесь.

— Вы, кажется, старый Митин друг?

— Самый старый, со школы. Вот так, выражаясь фигурально, и сидим за одной партой. Жизнь отдам, если надо, и даже деньги.

— А как насчет его жены?

— Вы же слышали, — прошептал Вэлос, ему действительно было тошно, зябко, ежился словно от холода, а лицо непрерывно менялось, улыбка переходила в оскал, оскал в улыбку, лишь глаза оставались траурными, без блеска. — Она называет меня Митя.

— Еще бы! И я назову… если закодируете.

— В этом — не повинен!

— Не прикидывайтесь! Вы ее запугали.

— Чем?

— Пистолетом.

— Пистолетик-то не у меня, а…

— Вот именно. Если у вас розы на столе расцветают, могли бы и парабеллум изъять. А вы специально дразните.