Третий прыжок кенгуру (сборник)

Поняв, что такое никому, кроме его самого, не по плечу, Илларион Варсанофьевич направился к себе в кабинет и тут же созвонился с одним из редакторов газеты. Поговорив для приличия о воскресной рыбалке, перешел к делу, рассказал о совершенно выдающейся повести на современную тему молодого, только что открытого автора, обещающего в самое ближайшее время вымахать в правофлангового всей нашей литературы. Редактор начал было урезонивать Иллариона Варсанофьевича:

– Чего же, отче, ты так торопишься. Не пожар же. Выйдет номер, почитаем, дадим. Это я тебе твердо обещаю.

– Консерватор ты, старик, вот что я тебе должен сказать со всей прямотой, – отвечал на это Кавалергардов. – Давай, понимаешь, так рассуждать: печатал бы я, скажем, Шолохова, разве не поспешил бы ты выстрелить хвалебным подвальчиком?

– Может, и не поспешил бы, – спокойно ответила трубка.

– Эх, управы на вас не стало, – посетовал Илларион Варсанофьевич и продолжал гнуть свое: – Представь себе, двери в литературу распахивает не кто-нибудь, а сам молодой Лев Толстой, а ты его не хочешь подобающим образом встретить. История тебе этого, знаешь ли, не простит.

– Ты меня начинаешь стращать?

– Какое стращать, дело говорю.

– Постой, постой, – спохватился собеседник, – не про того ли ты ведешь речь, которого у тебя какая-то машина открыла? Ну-ка, признавайся.

– При чем тут машина? – возмутился Кавалергардов. – Мы и сами пока с мозгами. Вещь действительно такая, что только ахнуть. Вместе на комитете за присуждение премии голосовать будем. Попомнишь мои слова.

– Вот что, Илларион, – оставляя шутливый тон светского разговора, решительно проговорил редактор. – Сойдемся на том: ты мне отрывок с толковым врезом, а я после этого, так и быть, даю подвал. По рукам?

– Что с тобой поделаешь, – вздохнул Илларион Варсанофьевич.

Другого редактора, старого приятеля Большеухова, с которым, Кавалергардов полагал, легче будет столковаться, не оказалось на месте. Но жалеть об этом главный не стал, тут же вспомнив, что встретится с ним сегодня на одном из заседаний. Там удобнее всего будет и переговорить. Заведет в буфет, коньячком с лимончиком уломает.

Теперь предстояло заняться критиками. Те, которые обычно были на подхвате и в любой момент могли исполнить каждое поручение с энтузиазмом, для данного случая не подходили. И слишком строптивые, любящие умничать, выражать свою независимую точку зрения, не признающие ничьих указаний и даже советов – Илларион Варсанофьевич называл их фанаберистами – тоже не годились, – они могли все дело испортить. Статьи требовались ясные, четкие, безусловно хвалебные, даже не просто хвалебные, а панегирические. Но убедительные, весьма убедительные, такие, чтобы и несогласные согласились. Для этого нужны мастера высокой квалификации.

Вот над этим и размышлял в тиши своего кабинета Кавалергардов, перебирая одну кандидатуру за другой, выписывая фамилии на листке и обдумывая каждую основательно, со всех сторон. В столбик было выписано с десяток фамилий. Потом по тем или иным мотивам кое-кто вычеркивался, количество кандидатов сокращалось. Наконец выбор остановился на двух – больше и не требовалось – сравнительно признанных и уважаемых критиках – Фикусове и Завалишвили. Репутация в данном случае особенно важна.

«Фикусову придется самому звонить, почтение, так сказать, выказать, а Завалишвили через Лилечку выманим, по ее звонку в момент примчится», – прикидывал Илларион Варсанофьевич.

Поколебавшись некоторое время, он в конце концов решил поставить точку. Все, выбор сделан. Пора действовать.

Назначил время, сообразуясь с записями на календаре, где было не только по дням, а по часам размечены дела. Фикусову звякнул сам, а насчет Завалишвили отдал распоряжение Лилечке, посоветовал: «Упрекните, что, мол, совсем нас забыл и так далее. Словом, как вы умеете. Не мне вас учить».

Лилечка покраснела, смутилась, но возражать шефу не решилась.

«А чего это я, собственно, так стараюсь ради какого-то неведомого мне мальчишки, который еще неизвестно чем ответит своему благодетелю? – спросил себя Кавалергардов. Спросил, подумал и сам себе пояснил: – Да ведь гений! А гений – это вечность, нечто необъятное. Такие вещи из рук не выпускают. Может, тем только ты, Илларион, и будешь ведом потомкам, что приласкал, приголубил, по-отечески отнесся к Акиму Востроносову? Это, так сказать, в отдаленной перспективе. А в ближайшей – иметь гения под рукой – все равно что иметь щит над головой. Поди тронь, если гений на твоей стороне, если он твой и всегда за тебя горой. Нет, гений, если так можно выразиться, в хозяйстве лишним не окажется. Ни в коем случае. Так что стараться стоит. Еще как стоит».