Третий звонок

Таков Лир в начале трагедии. Таков его характер: 80-летнего, но сильного и еще достаточно крепкого мужчины. Ему в начале пьесы как бы не 80 даже, а лет 65 от силы. По ходу пьесы он станет постепенно стареть и умрет, может быть, даже столетним. Так мне казалось, так я задумал и в конце концов сыграл эту роль. Позвал меня играть П. О. Хомский, многолетний главный режиссер Театра им. Моссовета. Человек умный, одаренный, толерантный и крайне интеллигентный. Спасибо ему! Спасибо, что рискнул поставить эту неподъемную пьесу, не жалея сил (а ведь он немолод), трудился в сложных условиях современного положения дел, когда актеры вконец распоясались: кто хочет – дает согласие, кто не хочет – может отказать главному режиссеру, ставят условия и определяют сроки своих отъездов на съемки в сериалах, на работу в других местах и антрепризах, ссылаясь (и, увы, справедливо) на мизерные зарплаты в муниципальных государственных театрах. И Хомский вынужден был, ставя «Лира» (!), терпеть это и, по возможности, приспосабливаться к такому положению дел и все-таки выпустить спектакль в срок!

Мне кажется, что Павел Осипович сделал хороший, достойный, крепкий и весьма современный спектакль. Однако по-хорошему и традиционный для русской сцены. Некоторые критики его (и, разумеется, меня) оскорбительно поносили, именно оскорбительно. Да, можно не принять ни его, ни мою работу. Она, что я вполне допускаю, может кого-то из молодых критиков раздражить своей традиционностью, но не до такой же степени, чтобы докатиться в своих статьях, как это сделали господин Соколянский и господин Филиппов, до прямых оскорблений личности режиссера. Они словно торопят режиссера Хомского поскорей лечь в гроб, да и меня заодно вместе с ним. Чудаки! Молодость – это недостаток, который быстро проходит, как шутил мой пожилой педагог Школы-студии МХАТ В. Я. Станицын. Они, эти сорокалетние, глазом не успеют моргнуть, как постареют сами. И что же останется после них? Книги, которые они не в состоянии написать в силу своих сомнительных дарований? Известинец Филиппов – так тот просто не имеет хотя бы театроведческого элементарного образования. Соколянский, безусловно, одареннее, но если даже он толкует битловскую песню «Мишел ма Бел», звучащую в спектакле, когда безумный Лир («Умалишенный, видно по наряду» – говорит про Лира Эдгар своему ослепленному отцу Глостеру) появляется в рваных, грязных одеяниях с венком (так у Шекспира) на взлохмаченной седой голове, с цветами на шее, как носили хиппи, которыми, возможно, был недоволен прежний властитель Лир. От этого в спектакле звучит известная песня Битлз, а критик Соколянский полагает, что Мишел – это я, Мишел Козаков, Михаил Козаков. «Ma бел»…

Но его неуемный интеллектуализм идет и того дальше. Он расшифровывает реплику Лира к переодетому Кенту («Тебе 48 лет. Это хорошо. Это лучше, чем 84», – говорю я; в спектакле) как намек интеллектуала Козакова на роман-антиутопию Орвелла «1984 год»! Интересно, как ему такое могло прийти в голову? Или это пишется, чтобы «свою ученость показать»? Опасно пророчествовать, но полагаю, что такие критики не напишут мало-мальски серьезных книг, которые хоть кто-то купит и станет читать, как когда-то читали книги Аникста, Юзовского, М. Туровской или теперь Анатолия Смелянского. Ну, разве что они докатятся до желтизны, откровенных гей-писаний и прочих пиаровских развлечений.

Я, изменив своему правилу, кажется, впервые в жизни ответил на критику, и то не в свой адрес. Я прожил достаточно длинную жизнь в театре и кино, чтобы не обращать внимания на одноразовые критические отзывы в газетах, в которые уже наутро заворачивают на рынке соленые огурцы. Но меня поражает и заставляет грустить явление теперь почти всеобщее. У нас назначают в гении, в неприкасаемые, и самая неудачная продукция этих неприкасаемых будет защищена ангажированной критикой. А есть режиссеры, которых даже неприлично хвалить, признать за ними хоть что-то – дурной тон.