Три Александра и Александра: портреты на фоне революции

По протекции своего сослуживца по Западному фронту известного адвоката Наума Идельсона Блок получил неожиданное предложение: работать в Чрезвычайной следственной комиссии для расследования преступлений царских сановников. Только что отшумел манифестациями и выстрелами первый послереволюционный политический кризис. Под свист и улюлюканье солдат в отставку (в небытие) были отправлены столпы либерализма – военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков. В опустевшее кресло последнего уселся изящно-светский Терещенко. Не без его покровительства Блок вступил 7 мая в должность главного редактора стенографического отчёта, который следственная комиссия должна была представить Учредительному собранию.

Несколько месяцев изо дня в день он будет присутствовать на допросах. Перед его глазами пройдут десятки людей, ещё недавно бывших сильными в мире сем, а теперь превратившихся в жалких арестантов и перепуганных подследственных. Непосредственные впечатления от допросов он зафиксирует в записях, сделанных во время заседаний. Тут перед нами живые люди, их характеры и судьбы – величественные и ничтожные, сильные и беспомощные, заурядные и трагические. Эти материалы лягут в основу интереснейшего исторического очерка «Последние дни императорской власти», который будет издан отдельной книгой в 1918 году. Но беглые наброски из записных книжек производят большее впечатление благодаря мастерски подмеченным и точно описанным деталям.

Из записных книжек Блока. Записи за май 1917 года.

О Белецком, бывшем директоре Департамента полиции: «Короткие пальцы, жёлтые руки и лицо маслянистое, сильная седина, на затылке чёрные волосы. Очень “чувствителен” – посмотришь на его руку, он её прячет в карман, ногу убрать старается. Острый чёрный взгляд припухших глаз. Нос пипкой».

О Горемыкине, бывшем председателе Совета министров: «Породистый, сапоги довольно высокие, мягкие, стариковские, с резинкой, заказные. Хороший старик. Большой нос, большие уши. Тяжко вздыхает… В паузах Горемыкин дремлет или вдруг уставится вперёд тусклыми глазами и смотрит в смерть…»

О Вырубовой, фрейлине и близкой подруге императрицы Александры Фёдоровны: «Комендант [Петропавловской крепости] сказал, что Вырубова всё плачет и жалуется. Мы зашли к ней. Она стояла у кровати, подперев широкое (изуродованное?) плечо костылём… Говорит всё так же беспомощно, смотря просительно, косясь на меня. У неё все данные, чтобы быть “русской красавицей”, но всё чем-то давно и непоправимо искажено, затаскано».

«Никого нельзя судить. Человек в горе и в унижении становится ребёнком. Вспомни Вырубову, она врёт по-детски, а как любил её кто-нибудь. Вспомни, как по-детски посмотрел Протопопов на Муравьёва[19] – снизу верх, как виноватый мальчишка

, когда ему сказали: «Вы, Александр Дмитриевич, попали в очень сложное историческое движение»…»

В «сложное историческое движение» попал не один Протопопов, но и члены Чрезвычайной комиссии, и вся страна. Революция несла Россию в неизвестность. Всё шло не так, как ожидали либеральные интеллигенты в марте-апреле 1917 года. Развал армии, большевистский и анархистский радикализм, охватывающий массы, экономический спад, рост цен, разгул преступности, нарастающее бессилие власти. И это было начало бедствий. Катастрофическое движение подземных масс, которое давно предчувствовал Блок, началось. В воздухе всё явственнее звучал угрожающий гул – музыка революции.

XI

В конце августа взметнулась и рассыпалась прахом тень Корниловской военной диктатуры. В октябре власть в Петрограде захватил большевистско-левоэсеровский Петросовет, Временное правительство арестовано, образовано правительство Ленина. Бои между сторонниками и противниками Советов в Москве и под Царским Селом стали прологом Гражданской войны. В ноябре заключено перемирие на германском фронте; главнокомандующий генерал Духонин брошен на солдатские штыки. Повсюду – самосуды солдат над офицерами и генералами. Тут же – и декреты об отмене собственности, и выборы в Учредительное собрание, и независимость Финляндии, и самостийность Украины, и война на Дону, и нарастающий хаос, и надвигающийся голод…

В ноябре разграблена и разорена усадьба в Шахматово. Тридцать семь лет, прежняя жизнь, её наслаждения и труды, откровения и тайны – всё сожрано огнём, улетело в революционную бездну. Блок воспринял это известие на удивление спокойно.

Он принял Октябрьскую революцию в первую очередь потому, что она провозгласила конец войне. И потому что она несла гибель старому обывательскому миру, который он ненавидел.

В его квартире на углу Офицерской улицы и набережной Пряжки слышна стрельба. Толпа – солдаты, матросы, уголовная шпана, вооружённые и безоружные – громит спиртовые склады на Матисовом острове. Для пресечения грабежа прибывают отряды солдат и матросов, присланные Петросоветом. Погромщики разогнаны после жестокой перестрелки, есть убитые и раненые.