Три Александра и Александра: портреты на фоне революции

Она стала знаменита в год революции. И позднее слава её (дурная ли, добрая ли) будет, не убывая, расти. О ней напишут мемуары, издадут книги, снимут фильмы. Но увидеть её живую, понять из этих рассказов, каким человеком, какой женщиной она была – как-то не получается. Всюду одни глаголы – «создала», «выступила», «написала» – и никаких прилагательных. Та же, кстати говоря, ситуация, что и в её беллетристической прозе: персонажи всё время что-то делают, а черт и выражений их лиц не разобрать. Самые простые вопросы: добрая она была или злая, нежная или жестокая, весёлая или меланхоличная – остаются без ответа. Личные дневники и письма мало помогают почувствовать её образ. Тексты деловые, прагматичные, тоже насыщенные глаголами. Маска деятельницы, эмансипированной женщины, у которой нет ни слабостей, ни личной жизни. Исключение – письма к сыну и к ближайшим подругам. Тут, наоборот, избыток уменьшительно-ласкательных суффиксов. Сыну Михаилу, уже взрослому: «Хохлёныш», «Хохлинька», «Мимулёк», «целую мордочку моего Хохлиньки». Подпись: «твоя Муру». Ближайшей подруге-конфидентке Татьяне Щепкиной-Куперник: «Танюсик», «сестричка дорогая», «целую глазки». Тон этот совершенно не меняется с годами: пятидесятилетняя Коллонтай, член ЦК РКП(б), полпред СССР в Норвегии, изъясняется точно так же, как осьмнадцатилетняя барышня. Опять ощущение, что видишь не лицо, а маску.

Трудно понять, какой она была в детстве, в юности. Её детство и юность были предельно благополучными. Любящий отец, умная мать. Обеспеченность, достаток. Блестящий круг общения. Во всём этом – запрограммированность прекрасного будущего и очень мало разнообразия. От её воспоминаний о ранних годах веет умилением и скукой. С одной стороны – далёкое милое детство, с другой – чёрт бы побрал эту добропорядочную жизнь, в которой девочка должна играть с девочками в куклы, потом стать девушкой, научиться ахать, восхищаться, секретничать с подругами и мечтать о молодом офицере, потом выйти замуж, растить детей, таких же благопристойно-запрограммированных…

Бунтарская нота изредка прорывается в воспоминаниях. «От тебя всего можно ожидать», – бросает ей мать по поводу некоего семейного конфликта. Значит, в семье у Шурочки уже сложилась репутация своевольно-непредсказуемой личности, которая не хочет быть такой, как положено. Но внешне жизнь протекает в спокойном русле. Отец служит в столице, получает повышения, потом с семьёй едет в Болгарию, в Софию, где его дом становится центром политической, а заодно и светской жизни, в коей участвуют подрастающие дети. Они резвы, милы и привлекательны. Старшие дочери – девицы-красавицы – имеют явный успех у противоположного пола. Младшая – ещё дитя, но и она очаровательна.

Тревожный, но кратковременный период опалы, постигшей генерала Домонтовича по возвращении из Болгарии, сменился вновь годами безмятежности. У дочерей, как и положено, появляются женихи. Подрастает и Шурочка. К ней тоже сватаются. Жизнь предлагает такие выгодные, такие блестящие партии! Молодой Иван Драгомиров, сын генерала от инфантерии, героя русско-турецкой войны; солидный Тутолмин, генерал-инспектор кавалерии… Шура не хочет благополучия. Высокопоставленным женихам – отказ, а сама тем временем сдаёт экзамен на аттестат учительницы народных училищ. Родители переживают, но терпят: сами воспитали в дочери высокие идеалы и стремление к самостоятельности.

(Заметим в скобках: Иван Драгомиров через некоторое время после неудачного сватовства застрелился. Позднейшая легенда связала его самоубийство с трагической любовью к роковой Шуре. Едва ли это так. В те годы среди русской аристократической молодёжи царила мрачно-декадентская мода на самоубийства. Поводов пустить себе пулю в лоб могло быть множество).

Перед своенравной очаровательницей открывались и более головокружительные перспективы. В 1890 году как генеральская дочь, достигшая совершеннолетия, Александра была представлена императрице Марии Фёдоровне. На неё обратили благосклонное внимание, стали приглашать на балы в Зимнем дворце. И ей это нравилось. Однажды сидела за одним столом с наследником престола цесаревичем Николаем Александровичем, о чём с трепетом писала в письме к подруге. Цесаревичу было двадцать два года, девице Домонтович – восемнадцать; он был красив и обаятелен, она – резва, умна и очаровательна. Кто знает, случись им свидеться ещё раз-другой, что выросло бы из их знакомства? Но отец-генерал по какой-то служебной надобности был отправлен в Тифлис; там-то и разыгрался первый акт биографической драмы.