Три буквы Б, или Брызги боли Бульдога

Где бы ни начинались прорывы в расследовании по делу об убийстве Семена Ивановича Брусникина, а все тематические решения должны определяться именно в кабинете следователя Васильченко, который во всей полноте несет ответственность за его продвижение. Конечно же, майор уже и сам составил некоторое представление о маячившем на горизонте «висяке», но сдаваться раньше времени ему претили два существенных обстоятельства: возможность давления «сверху», напрямую влияющая на безмятежное вхождение в пенсионный стандарт, и, естественно, уязвленное самолюбие «мента», которое всю жизнь вело лютую борьбу с преступниками самого разного калибра.

Как и положено по заведенному от века правилу, ровно в 09-00 по Владивостокскому времени, которое в международном стандарте определялось как + 10-00 к капиталистическому Гринвичу, мать его, кабинет следователя был укомплектован всеми задействованными в расследовании лицами: хозяином «пикника», Владимиром Михайловичем, Степаном Ищенко, Николаем Крайновым и Евгением Мягковым.

В связи со строгой субординацией все сидящие за уже знакомым читателю овальным столом (не путать с Овальным кабинетом в Белом доме, дабы понимать всю важность принимаемых решений, плюс ответственность за них!) открывали свои рты только после приглашения со стороны майора. А потому минутная пауза после того, как все удобно расположили свои фигуры и прокашлялись для максимальной готовности к докладу, была направлена больше для дисциплины духа и полной концентрации.

– Так-с, Михайлыч, есть, что добавить к своим предыдущим выводам по делу? – деловой тон начальника не мог обмануть присутствующих, уловивших в его голосе некий упаднический посыл, – Наверняка ты уже прокрутил ситуацию вдоль и поперек?!

– Степаныч, из нового в голове старого капитана могу лишь добавить о довольно долгом и мучительном уходе жизни из Брусникина, – какая-то усталая и вымученная улыбка на лице судмедэксперта только усилила общий настрой собравшейся компании, – который по моим представлениям мог находиться между небом и землей около суток. А вообще, как говорят исторические летописи на счет колосажания, жертвы столь мучительной экзекуции, например, в эру Дракулы могли мучительно умирать до трех суток. Этот вид смерти относится к одним из самых антигуманных из известных.

– Это дает нам возможность утверждать, что Брусникина похитили в ночь с тридцатого на тридцать первое июля?! – майор сразу оживился, видя, что количество актуальной информации начинает пополняться.

– Плюс или минус, так. Ведь его могли удерживать и до пыток… – Владимир Михайлович обвел всех блуждающим взглядом человека, пытающегося найти понимание коллег.

– Когда его видели последний раз живым и невредимым?! Коллеги по работе или соседи?! – майор уставился немигающим взглядом на Ищенко, давая тому понять, что не потерпит, если этот вопрос был упущен из виду.

– Товарищ майор, – голос старлея был бодр и беспристрастен, что выдавало в нем внутреннее ликование человека, идущего на шаг впереди своего начальства в распутывании этого клубка фактов и улик по делу, – его последняя смена на автостоянке должна была завершиться в 08-00 тридцать первого июля. От чего мы сначала и отталкивались при расчете времени его похищения и удержания. Однако Брусникин, не сообщив своему работодателю, за сутки до этого самостоятельно совершил подмену на некоего Красикова Дмитрия Лукича – безработного персонажа, подменившего жертву преступления, – на последнюю перед его убийством смену.

Раздавшийся громкий возглас шефа, мало походил на литературный стиль, от чего в данном месте уместно будет привести его аналог в приемлемом для цензуры виде. «И почему же ты, нехороший человек, такую информацию держал в себе?! Ведь твой внутренний мир сейчас принадлежит только расследованию, а не….» – стилистика могла бы быть и более изящной, однако офицерский корпус российской полиции в отличие от института благородных девиц отличается, в первую очередь, именно прямотой выражений, даже если они идут в полном противоречии с эстетикой речевых оборотов, принятых в приличном обществе.

Понурый вид полицейского поручика явно соответствовал тому образу «побитой собаки», который народный эпос традиционно применяет для людей, удрученных внешними обстоятельствами или состоянием упомянутого внутреннего мира.

– Шеф, – обращение в столь американском, а значит противном «ментовской» натуре стиле красноречиво свидетельствовало о том, что Степан пребывал в явном нокауте, неожиданно полученном от руководителя расследования, – я вчера эту информацию получил уже очень поздно… после возвращения из турбазы…. Просто не хотел, на ночь глядя, мешать вашему досугу.