Три дня до небытия

Шарлотта ощупью пробралась через кузов, нащупала спинку пассажирского кресла и скользнула в него. Она слышала, как усаживается рядом Мишел, но смотрела теперь глазами Маррити, которого вели к другому фургону; он забрался внутрь, и, когда Мишел щелкнул передачей, она увидела, как Лепидопт пристегивает наручник, надетый на левую руку Фрэнка, к кронштейну запасного колеса на левой стене, подальше от машины времени и бомбы. Лепидопт улыбался и что-то говорил, взгляд Маррити сместился вверх и вниз – кивок. А когда она почувствовала, что ее фургон медленно тронулся, кренясь на повороте, взгляд Маррити упал на кошачий лоток в углу.

Вот и все, подумала она и позволила себе переключиться на зрение Мишеля, чтобы видеть, куда они едут.

К югу от них в небе появился голубой вертолет, выписывавший бесконечные восьмерки над городом.

– До восхода четырнадцать минут, – сказал Гольц.

Его кресло выкатили на каменные плиты перед входом в здание клиники у подножия башни. Старый Фрэнк Маррити присмотрелся: даже скрытое бородой, лицо Гольца было серого цвета и блестело от пота, несмотря на утреннюю прохладу. Маррити подозревал, что он отказался от укола морфия, чтобы не расслабляться. Но с моей болью не сравнить, с вызовом думал Маррити, и дело не только в моей искалеченной ноге, которая пульсирует болью. Как-никак, а через полчаса я вообще исчезну отсюда, и как знать, кто появится вместо меня: женатый мужчина, девятнадцать лет назад потерявший единственную дочь, или кто-то совершенно незнакомый – посторонний человек, у которого могут быть другие дети! Но с меня потомства хватит

, благодарю!

Маррити пришлось сделать шаг назад, уступая дорогу пожилому мужчине в костюме-тройке, толкавшему перед собой алюминиевые ходунки – как Сизиф свой камень, подумалось Маррити. Старик целую минуту ковылял мимо него, направляясь к дверям больницы, до которых оставалось еще футов сто. К счастью, в этот час фойе больницы пустовало.

– Вас и в этой временной линии могут застрелить, – обратился Маррити к Гольцу.

– Иди еще хлебни, герой! – огрызнулся тот.

Маррити немного поколебался, но все же захромал через газон и тротуар к машине, где сидела Раскасс.

Дверца с ее стороны оставалась открытой, а Раскасс слушала рацию, бесконечно перечислявшую: «…городской автобус, зеленый фургон, мотоцикл, белый фургон, белый фургон, красная легковушка…»

– Я пришел за… – начал Маррити.

– Заткнись, болван, – рявкнула женщина, наклоняясь к рации. – Первый, белых фургонов было два или один? Прошу повторить.

– Третий, – отозвалась рация, – два белых фургона. Тот, что севернее, выглядит новее. Южный свернул на восток по Алехо, второй продолжает движение на север по Индиан-каньон, направляясь к вам.

– Кураре, – сказала Раскасс, покрутила что-то на приемнике и продолжила: – Не выпуйскате из вида тот, что движется на восток.

– Понял, – рация, щелкнув, наконец умолкла.

Раскасс посигналила, и мужчина, меривший шагами тротуар, бросился к ее бело-коричневому «крайслеру».

– Ваша цель – белый фургон, – сказала ему Раскасс. – Движется по Алехо на восток. Задействуйте все три машины, пусть вам с вертолета скажут, где он сейчас. Захватить и доставить сюда.

– …я за бутылкой, – договорил Маррити, открывая заднюю дверцу. Бутылка рома валялась на заднем сиденье, старик ее забрал.

– Я никакого второго фургона не чувствую, – проговорила Раскасс, видимо сама себе. – Наверняка это они, и машина времени Эйнштейна у них, – она хмуро оглянулась на Маррити. – С собой бутылку не забирайте, пейте здесь.

Она вышла из машины и, видимо, встретила взгляд Гольца, потому что кивнула, подняв большой палец. Маррити показалось, что ее подошвы легко скользят по асфальту, словно нижний край шторы из бисера, плывущей над полом.

– До восхода девять минут, – Малк передвинул руку на баранке, чтобы взглянуть на часы. Горный хребет Санта-Роза справа от них уже осветило белое сияние восходящего солнца.

Окна фургона были опущены, ветер овевал прохладой вспотевшее лицо Лепидопта. На босые подошвы ног налип песок с пола.

– Мишел даст нам знать, когда будет готов, – сказал он, а сам подумал: если мы сможем принять его радиосигнал. И даже если он велит дождаться сообщения о сингулярности, не думаю, что придется долго ждать. Быть убитым он тоже не боится – ведь все события этого утра, согласно плану, скоро станут небывшими. Через полчаса я проделаю фокус со своей астральной проекцией, а потом – как будто этого мало – вовсе выпрыгну из 1987-го.

Он вспомнил свой первый прыжок с парашютом в 1965 году. Из старенькой двухмоторной британской «Дакоты», кружившей над клочком пустыни Негев к югу от Беэр-Шевы, он шагнул в пустоту. Тогда вытяжной трос парашюта открывался автоматически, а в этот раз вместо кольца раскрытия – его собственный засушенный палец, прикрепленный клейкой лентой к его потной груди под рубашкой.

Лепидопт зевнул, но не от усталости.

– Вы там, сзади, в порядке? – окликнул Малк.

– Пока нормально, – отозвался из глубины фургона Маррити.

– Держитесь подальше от «ла бамба».

– Да я до нее и не дотянусь. Ничего, если я закурю?