Три дня до небытия

– А теперь они достались Моссаду, – еле слышно проговорил Гольц. Оглянувшись на сидевшего рядом в кресле водителя толстяка, Маррити усомнился в оптимистичном диагнозе Раскасса: казалось, Гольц умирал. Может быть, Раскасс знал об этом и желал его смерти. «Может быть, – подумал Маррити, – Раскассу и не нужно было убивать Ничей-папу – может, достаточно было просто его предотвратить.

– И еще, – добавил он, – вы не сможете воссоздать плиту Чаплина.

– Вы рядом? – сварливо прохрипел Гольц. – Мы сидим в припаркованной машине с дырой, чтоб ее, в лобовом стекле.

– Пять минут назад проехали Эхо-парк, – голос Раскасса теперь, казалось, рождался из колебаний воздуха, независимо от радиодинамика. – Сейчас мы на 101-й трассе, скоро минуем Пассаденское шоссе. Еще несколько минут. А что с плитой Чаплина? И почему… вместо нее не подойдет, скажем, плита Ширли Темпл?

Маррити понял, что так раздражало его в речи Раскасса – он говорил пятистопным ямбом.

– Плита, – объяснил он, – своего рода петля времени: в сочетании с машиной она действует как катализатор, облегчает выход из временного потока. Моя сестра Мойра в 2003 году добилась в суде, чтобы мне запретили приближаться к ее дому – она убедила всех, что я опасный алкоголик! – но однажды, когда ее не было дома, я проник в ее дурацкий дом и нашел несколько писем Чаплина к Грамотейке, написанных в 1933 и 1934 годах.

Он усмехнулся своим воспоминаниям.

– Кажется, у них были романтические отношения. Грамотейке в 33-м был всего лишь тридцать один, а Чаплину…

– Да черт возьми! – перебил голос Раскасса. – Как плита может быть петлей времени?

– Ну ладно, ладно, – Маррити нахмурился, но вернулся к теме: – Ну, Чаплин в 33-м находился рядом с Грамотейкой, когда она совершила прыжок в прошлое, и тоже на мгновение выпал из временного потока. Он очутился в своем теле 1928 года, когда оно стояло во дворе Китайского театра рядом с Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом, погрузив ладони во влажный цемент. Миг спустя он вернулся в сарай Калейдоскоп в 1933 году, но… – Маррити пожал плечами, – отпечатки рук 1928 года оставил Чаплин из 1933-го. Плита самим своим существованием нарушает последовательность времени.

– Мы только что свернули на Пасаденское шоссе, – сообщил бесплотный голос Раскасса.

Все в том же пятистопном ямбе, отметил Маррити. Руки у него дрожали, и он сложил их, словно в молитве.

21

После того как автобус остановился у помятой машины и Маррити помог Гольцу перебраться в него, голос Раскасса из автобусной рации велел шоферу возвращаться в Голливуд за Шарлоттой Синклер, и Маррити еще раз отметил, что Раскасс вещает пятистопным ямбом.

Автобус припарковали на холостом ходу в полосатой тени пальмы в дальнем углу стоянки «АльфаБета» на углу Пико и бульвара Ла Сьенега, внутри работал кондиционер, а Шарлотта растянулась на сиденьях слева, сразу за шкафчиком с головой Бафомета, и, сонно моргая, смотрела глазами расположившегося через проход старого Маррити. Сидевший рядом с ним Гольц бессильно привалился к окну, и Маррити, поглядывая на него, видел мертвенно-белое пухлое лицо за реденькой бородой. Тело Раскасса, как полагала Шарлотта, так и лежало на диванчике в конце салона, но туда никто не смотрел, а сил спросить у нее не было.

Она собиралась нащупать в сумочке полпинты бурбона «Уайлд Теки», когда глазами Маррити увидела, как стрелка на электронной спиритической доске качнулась к букве Т в верхнем правом углу. Никто, кроме нее, этого не заметил.

Голос Раскасса прозвучал из пустоты за спиной водителя.

– Пол верно говорит. Нам нужна эта Дафна.

Шарлотта подскочила от неожиданности и пожалела, что никто не смотрит назад.

«Спокойно! – сказала она себе. – Если Раскасс может проецировать свое сознание, то почему бы ему не проделать тот же трюк с голосом?»

Она медленно вдохнула и выдохнула.

В автобусе сегодня пахло, как в трущобном туалете: хлоркой и экскрементами. Чтобы отогнать мысль о юноше, которого она помогала заманивать прошлой ночью, Шарлотта сосредоточилась на том, что говорил бестелесный голос.

– Ребенок-то вам зачем?

Никто не ответил, зато взгляд Маррити развернулся к ней. Шарлотта хотела знать, не нужно ли освежить помаду: когда ее забирали из дома, никто прямо на нее не посмотрел, а сейчас ее голова виделась ей лишь силуэтом на фоне светлого окна позади нее.

– Дафна, – ответил Маррити, – сожгла фильм Чаплина.

Он говорил пустым, бесцветным голосом, и Шарлотте захотелось, чтобы Гольц взглянул на него.

Но Гольц уставился на свои скрюченные на коленях руки.

– Нам нужен этот чертов фильм, – проговорил он. – Нам нужно двигаться и в стороны, а не только вперед-назад.

– Эти двое собираются отвезти ее в Палм-Спрингс, – продолжал Маррити, – и каким-то образом добиться, чтобы она никогда не существовала. А я потом не буду помнить ни о ней, ни о том, что здесь было.

– А… – только и сказала Шарлотта.

И я не вспомню, подумала она. Наверное, и это тоже возможно – удалять людей из вселенной.

Она похожа на ту, какой я была когда-то.