Три дочери Евы

Пери чувствовала, как внутри ее кипит гнев на брата, чей эгоизм и недоверие к жене стали причиной несчастья, на родителей, которые не смогли предотвратить позора, на многовековую традицию, утверждавшую, что честь женщины находится у нее между ног. Но сильнее всего Пери злилась на саму себя. Она должна была помочь Фериде, но она этого не сделала. И это уже не в первый раз. В критические моменты, когда требуется проявить смелость и решительность, на нее нападает апатия. Словно чья-то невидимая рука щелкает выключатель, находящийся у нее внутри, и ее чувства начинают гаснуть, как лампочки, и мир вокруг расплывается, превращаясь в сгусток тумана.

* * *

Домой Налбантоглу возвращались одни, в том же минивэне, арендованном для свадьбы. Хакан сидел за рулем, Менсур – сзади, уставившись в окно, а Пери – рядом с матерью.

– И что теперь будет? – спросила Пери.

– Ничего не будет, иншаллах, – ответила Сельма. – Купим хорошие подарки – украшения, шелка, шоколад – и попросим прощения. Хотя, честно говоря, извиняться нам не за что, ведь это ей, а не нам взбрело в голову ехать в больницу.

Пери промолчала.

– Неужели их брак выживет после такого кошмарного начала? – спросила она через минуту.

Сельма криво усмехнулась. А может, просто свет уличного фонаря рассек ее лицо надвое, оставив одну половину в тени.

– Поверь мне, Периким, у них все наладится. Многие браки строятся и на более шатком фундаменте.

Пери повернулась к матери и посмотрела на нее, быть может вообще в первый раз за всю жизнь по-настоящему увидев ее. Никогда до этой минуты она даже не думала о том, что у родителей тоже есть свои тайны и что ее обожаемый отец не всегда был воплощением благородства, каким она его считала.

На память пришла свадебная фотография родителей, которую они держали не на виду, а в ящике комода. Менсур и Сельма, молодые, стройные, напряженно застыв перед объективом фотокамеры, стояли с каменными лицами, словно пришибленные тяжестью только что совершенного поступка. За их спинами виднелся идиотский задник с цветущими орхидеями и дикими гусями. На голове Сельмы еще не было хиджаба, зато ее украшал венок из маргариток – их пластмассовая красота была столь же искусственной, как и счастье молодоженов.

Пери схватила руку матери – скорее поддавшись порыву, чем осознанно – и крепко сжала ее. Только теперь она поняла, что ее мать, которую она всегда считала раздражительной и плаксивой, обладает немалым запасом внутренней прочности. Со своими душевными надломами Сельма справлялась так же незаметно, как и с домашними обязанностями. Тщательно собирала по кусочкам утраченную гармонию, как будто это были разбросанные по дому вещи.

Словно прочитав мысли дочери, Сельма сказала:

– Вера – вот единственное, что мне помогает. Тот, кто верит, может пройти через любые испытания. Нам неведомо, как много мы можем выдержать. Это знает только Аллах.

Пери знала: мать не кривит душой. Об этом говорил блеск ее глаз и вспыхнувший на щеках румянец. Вера, какой бы смысл Сельма ни вкладывала в это слово, позволяла ей жить, всецело полагаясь на Небесный промысел. Вместо того чтобы сделать ее слабой и безвольной, это придавало ей сил. Так что же такое религия? – размышляла Пери. Единственный источник силы для женщин, обреченных на бесправие в обществе, созданном мужчинами и для мужчин, или еще одно орудие для того, чтобы держать женщин в подчинении?

На следующий день Пери улетела в Англию. Десятки вопросов роились у нее в голове, и она никак не могла решить, стоит искать на них ответы или лучше забыть о них.

Мусорщица

Стамбул, 2016 год

После разговора с матерью Пери спустилась по главной лестнице, украшенной псевдогреческими вазами, пересекла выложенный мраморной плиткой холл и вернулась в столовую. Из-за того что не удалось получить номер Ширин, она расстроилась, но вместе с тем даже испытала облегчение. Она совершенно не представляла, что скажет подруге юности, да и захочет ли та вообще ее слушать. Вскоре после отъезда из Оксфорда она несколько раз звонила Ширин, но разговора не получилось. Рана была слишком свежа, Ширин – слишком сердита. И хотя с тех пор прошло много лет, нет никаких гарантий, что все сложится иначе.

Оглушительный смех гостей резанул ее уши. Владелица рекламного агентства, стоявшая возле шкафчика с напитками, помахала ей рукой, приглашая подойти.

– Пока вас не было, я позвонила брату, – сообщила она, растянув губы в улыбке, не отразившейся в ее глазах. – Он очень обрадовался, узнав, что вы с ним учились в Оксфорде примерно в одно время. Наверняка у вас куча общих знакомых.

Пери старательно улыбнулась в ответ:

– Может быть. Хотя Оксфорд – большой университет.

– Я сказала брату, что у вас есть фотография того скандального профессора. Он очень удивился. – (Пери сжала губы, пытаясь не выдать волнения.) – Как его фамилия? Брат назвал ее, но я моментально забыла.

– Азур, – проронила Пери.

Это слово обожгло ей язык, точно искра.