В первую неделю осеннего триместра, утром – тихим, как гладь деревенского пруда, Пери готовилась к первому занятию семинара «Познание разума Бога/Бога разума». Несколько дней назад она обнаружила в своей ячейке для писем конверт, в котором оказалась записка не от кого иного, как от профессора Азура. Несколько неровных строк, явно написанных в спешке, гласили:
Все эти дни Пери, уже приступившая не только к учебе, но и к работе в книжном магазине, была так занята, что у нее не оставалось времени на переживания. И лишь теперь, уже подходя к лекционному залу с крепко прижатым к груди блокнотом, она с удивлением поняла, что не на шутку волнуется.
Входя в зал, Пери мысленно пересчитала студентов: пять парней, пять девушек. С изумлением она заметила Мону, которая тоже явно не ожидала такой встречи.
Глядя на лица других участников семинара, ловя их робкие улыбки и отмечая, как они рассаживаются на значительном расстоянии друг от друга, Пери с облегчением поняла, что волнуется здесь не только она. Одни задумчиво молчали, другие шепотом переговаривались или перечитывали программу семинара – скорее всего, уже в сотый раз. Какой-то молодой человек, опустив голову на скрещенные руки, похоже, задремал.
Пери выбрала стул у окна и принялась смотреть на старый раскидистый дуб, его увядающие листья отливали золотом и багрянцем. Ей хотелось в туалет, но она боялась опоздать к началу семинара и не выходила. Небо затянуло тучами, и хотя день был в разгаре, казалось, что сгущаются сумерки.
Ровно в два часа дверь распахнулась, и в зал стремительно вошел профессор Азур в темно-синем вельветовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях. Его белоснежная рубашка была безукоризненно выглажена, однако галстук он повязал довольно небрежно, как будто считал это занятие скучным. Волосы его были в полном беспорядке, словно их разметал сильный ветер или он сам наспех взъерошил их пальцами. В руках Азур держал стопку бумаги, большую коробку карандашей и какой-то предмет, похожий на песочные часы.
Быстро подойдя к столу, он положил на него бумагу и карандаши, а песочные часы поставил на кафедру, предварительно перевернув их. Песчинки тонкой струйкой посыпались из верхней колбы в нижнюю, словно крохотные пилигримы, отправившиеся в паломничество. Высокий и худощавый, профессор прошел к лекционной доске и произнес громко и энергично, мгновенно разогнав витавшую в аудитории сонную атмосферу:
– Привет всем! Шалом алейхем! Ас-саляму алейкум! Мир вам! Намасте! Джай Джинендра! Сат Нам! Сат Шри Аккал! Если кому-то интересно, я произнес эти приветствия в абсолютно произвольном порядке, – добавил он. – Никаких предпочтений здесь нет и быть не может!
– Алоха! – ответил кто-то.
Остальные последовали его примеру, выкрикивая приветствия и улыбаясь.
– Отлично! – потер руки профессор Азур. – Вижу, вам всем не занимать отвязности! Это всегда многообещающий признак, а вот что именно он обещает, мы скоро увидим.
Глаза его за стеклами очков в черепаховой оправе сверкали, как бусины из полированного морского стекла. От него исходили волны радостного возбуждения, как от путешественника, который наконец вернулся из дальних странствий по чужим краям и оказался среди друзей. Он поздравил всех с тем, что у них хватило отваги и дерзости прийти на первое занятие, и, подмигнув, добавил, что надеется видеть их в том же составе до окончания семинара. По легкой улыбке на губах было трудно определить, шутит он или говорит серьезно.
– Как вы, наверное, уже заметили, вас здесь одиннадцать. Десять – число слишком совершенное, а любое совершенство наводит скуку. – Азур окинул взглядом сидевших перед ним студентов и прищелкнул языком. – Так, вижу, необходимо внести кое-какие изменения. Вы уселись так далеко друг от друга, словно боитесь заразиться гриппом! Леди и джентльмены, не сочтите за труд, встаньте!
Растерянные и удивленные, студенты поднялись со своих мест.
– Похвальное послушание. Говорят, в глазах Господа послушание – это первейшая добродетель. А теперь, прошу вас, поставьте стулья в круг – это наиболее подходящая форма для разговора о Боге.
Пока студенты переставляли стулья, Азур объяснил, что, обсуждая разные темы, следует усаживаться по-разному. О политике удобнее всего говорить, разместившись как попало, для бесед о социологии необходимо поставить стулья аккуратным треугольником, о статистике – четырехугольником, а о международных отношениях – параллелограммом. Но о Боге можно говорить, только усевшись в круг – так, чтобы каждый был равноудален от центра и мог смотреть в глаза всем остальным.