Три гинеи

Именно так, сэр, мы могли бы обратиться к этой леди, правда, грубо и коротко, но время идет, и мы не можем долго распинаться. На наш призыв, если, конечно, эта воображаемая дама существует, она ответила бы: «Вы говорите настолько очевидные вещи, что дочь каждого образованного мужчины уже их знает, а если и нет, то достаточно почитать газеты и убедиться. Но, будь она достаточно обеспеченной, чтобы не только подписать ваш манифест в пользу бескорыстной культуры и интеллектуальной свободы, но и претворить свои обязательства по нему в жизнь, как ей сделать это и за что взяться? Только не надо, — добавит она, — мечтать об идеальном мире и звездах на небесах — думайте о том, что здесь и сейчас». Ведь с реальными фактами труднее иметь дело, нежели с миром грез. Тем не менее, мадам, личный печатный станок вполне реален и доступен людям со средним доходом. Печатные машинки и копировальные аппараты еще реальнее и дешевле. Используя эти недорогие и до сих пор не запрещенные устройства, вы можете одним махом избавиться от давления начальника, редакторов и политиков. Так вы сможете говорить, что и когда захотите, без ограничений — и именно это мы называем «интеллектуальной свободой». «Но, — вероятно, скажет она, —

известность? Как же ее достичь, не пропустив свой собственный мозг через мясорубку и не превратив его в колбасу?» «Читатели, мадам, — заверим мы ее, — очень похожи на нас; они живут в домах, ходят по улицам и жалуются, что им надоела колбаса. Бросайте листовки к дверям, выставляйте их на прилавках, развозите по улицам на тачках, продавая за копейки или раздавая бесплатно. Найдите новые способы сближения с публикой, разделите ее на отдельных людей вместо того, чтобы представлять их одним огромным и глупым чудовищем. А затем подумайте: раз у вас есть на что жить и своя комната, не обязательно уютная или красивая, но все же тихая и уединенная, то именно оттуда вы и можете, не опасаясь огласки и ее последствий, рассказывать правду творческим людям о картинах, музыке и книгах, не боясь повредить ожидаемым продажам или задеть их невероятное тщеславие^{85}. Так, например, Бен Джонсон

[216] критиковал Шекспира[217]

в „Русалке“[218], однако нет никаких оснований полагать, и Гамлет[219]

тому свидетель, что литература хоть как-то из-за этого пострадала. Разве не частные лица обычно лучшие критики, и не стоит ли даже одно замечание того, чтобы быть высказанным. Таковы некоторые активные способы, которыми вы, как писатель на своем родном языке, можете реализовывать свое мнение на практике. Однако, если вы, пассивный читатель, а не автор, то вы должны использовать и соответствующие методы защиты культуры и интеллектуальной свободы». «Какие, например?» — спросит она. «Воздержание, разумеется. Не подписываться на газеты, которые поощряют интеллектуальное рабство, не посещать лекции, торгующие культурой — ведь мы согласились, что писать по указке другого человека то, что вы не хотите, значит быть в рабстве, а смешивать культуру с деньгами и рекламой — значит торговать ей. Этими активными и пассивными способами в ваших силах разорвать порочный круг и перестать водить хороводы вокруг ядовитого дерева интеллектуального блуда. Цепь падет, и пленники будут свободны — ибо кто может сомневаться, что, если бы авторы имели возможность писать то, что им нравится, они сочли бы это занятие настолько приятным, что отказались бы работать на каких-либо иных условиях. А если бы и читатели получили возможность наслаждаться такой литературой, они обнаружили бы ее настолько более питательной, чем то, что пишется за деньги, что впредь отказались бы от суррогата. Именно так нынешние рабы, которых заставляют усердно работать, складывая слова в книги и статьи, как древние складывали камни в пирамиды, стряхнут кандалы со своих запястий и бросят этот тошнотворный труд. А „культура“ — этот бесформенный комок, спеленатый нынче в неискренность, издающий полуправду из своих робких уст, подслащивающий и разбавляющий свое послание тем сахаром или водой, что служат для увеличения славы писателя или кошелька его хозяина, — культура вернет себе форму и станет, как уверяют Мильтон, Китс[220] и другие великие писатели, сильной, смелой и свободной. А сейчас, мадам, при одном только упоминании о культуре болит голова, закрываются глаза, захлопываются двери и воздух сгущается; мы сидим в аудитории, пропитанной запахом старых печатных изданий, внимая джентльмену, который каждую среду и воскресенье вынужден читать лекции о Мильтоне и Китсе, пока в саду цветет и раскачивается на ветру сирень, а чайки, кружась и пикируя, своим диким криком, почти хохотом, намекают, что эту тухлую рыбу лучше бросить им. Такова наша просьба, мадам, и таковы причины настаивать на своем. Не просто подпишите этот манифест в пользу культуры и интеллектуальной свободы, а, по крайней мере, попытайтесь воплотить свои обещания в жизнь».