Три креста

Когда часов через десять, при свете дня, две очаровательные танцовщицы кое-как продрали глаза, их первым желанием было убить Клермона. Оно вернуло их к жизни. Напялив мятые платья, очаровашки примчались в камбуз, где и произошла экзекуция. Над сияющим океаном разнёсся визг, а уши Клермона сделались очень красными. Наводя в камбузе порядок после разгрома, он дал себе обещание задушить двух сучек при первом удобном случае. Леди Грэмптон, пытавшаяся его успокоить, выбежала в слезах. Прислуживать за обедом в кают-компании кок решительно отказался, в истерике заявив, что пусть его даже режут на части, если угодно, он всё равно не придёт. К ужину его даже и не звали.

Когда наступила ночь, Клермон вышел на корму, чтоб броситься за борт. Но океан, встретившись с ним взглядом, сразу забрал у него обиду. Всю, без остатка. Корабль оставлял за собою пенный широкий след. Но он пропадал, и вместо него на гладкой поверхности океана вновь появлялись звёзды. Нечто подобное произошло и с душевной болью. После полуночи две француженки подошли к Клермону и принесли извинения за жестокость, пообещав в следующий раз надрать ему уши чуть-чуть слабее. Он их простил. Они целый час стояли втроём, вдыхая прохладный ветер. Потом Элен, поглядев на звёзды, произнесла:

– На нас надвигается что-то страшное. Я всем сердцем чувствую это!

– Колокола, – подтвердил Клермон, – они отзвонят конец всему бесконечному. Берегитесь!

Мадемуазель Софи удивилась.

– При чём здесь колокола? – спросила она, – ты хочешь сказать, что мы ещё не готовы к праведной жизни в монастыре? Это заблуждение! Вот смотри – Элен уже что-то чувствует, и я также впечатлена величием Бога. Мне очень хочется перед ним склониться!

– Я понимаю тебя, сестра, – вздохнула Элен, – как можно быть частью мира, который полон греха, если над тобой – такое величие? Голос Бога сейчас звучит в моём сердце так, что оно трепещет! И я сейчас сожалею только о том, что Клермон – не девушка. Если бы он был девушкой, мы бы взяли его с собой. Он такой хорошенький!

– Да, да, да! – вскричала мадемуазель Софи и перевела свои затуманенные глаза с небес на лицо Клермона, – он ангелочек!

– Свиньи, – сказал Клермон, – вы всем уже надоели!

И пошёл спать. Близняшки последовали его примеру, поскольку очень любили вскакивать рано. У них всегда было дел по горло. Целыми днями они слонялись по всему бригу, во всё вникая и развлекая мальчиков разговорами. Наиболее интенсивному развлеканию подвергался Клермон, как самый красивый мальчик. Это всё было как нельзя кстати – ветер над океаном дул хоть и не попутный, но неплохой, весьма ровный, и экипаж справлялся с работой запросто. Без близняшек было бы скучно. Однажды, во время ужина, капитан сказал дамам, что для такого плавания ему более чем достаточно пятерых матросов, поэтому семерых вполне можно бросить за борт.

– Сначала дайте их нам на пару часов! – взмолилась мадемуазель Элен, успевшая выпить три стакана бургундского, – мы их всех исповедуем!

– Да, да, да! – весело вскричала мадемуазель Софи, которая налегала на арманьяк, – про сифилис разузнаем, во всяком случае!

Леди Грэмптон, предпочитавшая виски, расхохоталась и назвала француженок хрюшками. Эдвардс строго заметил, что, может быть, исповедоваться придётся всем, так как впереди – ещё полтора океана. Все сразу выпили по стакану рома за то, чтоб акулы жрали только одних испанцев. Клермону, который молча стоял в сторонке, также налили. Чуть опьянев, он схватил гитару, и, сев с нею на кушетку, исполнил несколько песенок по-французски. Он перенял эти песенки у своих приятельниц в страшном Сент-Антуанском предместье. Там, среди этих проституток, воров, спившихся ремесленников и нищих бродяг, прошло его детство. Блондинки и леди Грэмптон, которые никогда не слышали, как Клермон поёт, были ошарашены.

– Это что такое? – пробормотала леди Джоанна, когда Клермон отложил гитару и лёг, – у тебя ведь голос, как у девчонки!

– Миледи, какая разница? – возразил Клермон, – ведь всё остальное – как у мальчишки!

Боясь, что эта беседа зайдёт слишком далеко, капитан увёл леди Грэмптон в свою каюту, где и остался с ней. Эдвардс также вскоре ушёл к себе, решив почитать. Близняшки, очень обрадовавшись, подсели к Клермону, который на всякий случай лёг на живот, и стали его расспрашивать, почему он поёт о том, в чём не разбирается. Они были просто невыносимы.

– Я очень сильно от вас устал, – лепетал Клермон, пытаясь уснуть, – вы мне отвратительны! Я хочу, чтоб вы провалились! Вы превратили мою жизнь в ад! Я вас ненавижу!

– Ты ненавидишь себя, дружочек! – строго подняла палец блондинка с родинкой, – это очень заметно. И очень странно. Ты ведь красив! А ещё, как выяснилось, талантлив. Скажи нам, что тебя гложет?

– Вы, две свиньи, ещё недостаточно святы, чтобы меня исповедовать, – простонал Клермон, – неужели вам в первый раз объявляют, что вы чудовищны? Всех от вас трясёт и тошнит! Отстаньте, отстаньте!

– Ты сумасшедший, – вздохнула мадемуазель Софи, – но мы не отстанем. Мы ни за что не отстанем. Ты хочешь выпить?