Три креста

– Виктор Васильевич, ваша самоирония перешла все мыслимые границы! – гневно произнесла стоявшая у плиты Лариса, мешая ложечкой в турке, – да и при чём здесь она? Вы просто теряете человеческий облик и не даёте людям спокойно спать по ночам! Это не смешно! Совсем не смешно!

– Вот видишь, ты надо мной уже не смеёшься, – заметил Виктор Васильевич, с интересом следя за Прялкиной, потому что взгляд у той изменился. Она гасила окурок о край стола.

– Но вы никогда не были смешны – ни пьяный, ни трезвый! – не успокаивалась Лариса, – зачем всё это? Не понимаю! Не вижу логики!

– А он видит.

– Кто?

– Чёрный человек. Он всегда всё видит.

Прялкина вдруг вскочила и начала мотаться из угла в угол с риском на что-нибудь налететь, поскольку глаза её были сонными, а движения – очень резкими.

– Гамаюнов, – громко заговорила она, – вы просто урод, понятно? А быть уродом – это гораздо хуже, чем быть смешным. Я была смешна, когда становилась в разнообразные позы за эфедрин. Надо мной смеялись, когда, к примеру, насиловали меня в машине, потом вышвыривали – раздетую, в минус пять, на загородной дороге. Я очень много чего могу ещё рассказать про свою забавность. Но вот уродом я не была никогда. Ведь я никому не портила жизнь. И умела плакать! У вас, моральный урод, утопилась дочь. А вы продолжаете веселиться! И делаете несчастными двух других своих дочерей. И несёте чушь про самоиронию, прикрывая вздором своё бессилие перед водкой! А если вы и скорбите где-то в потёмках вашей души, то кому нужна ваша скорбь и даже, возможно, ваше отчаяние, если это…

– Ей, – глухо перебил Гамаюнов и встал со стула, – ей это нужно, если над нами царит бессмертие. Она думала, что её никто никогда не сможет понять. Поэтому утопилась. Ясно тебе? А ну, пошла прочь с моего пути!

Но Прялкина не успела мгновенно посторониться. Дав ей за это по звонкой заднице так, что рассвирепевшая дылда зашлась пронзительным визгом, Виктор Васильевич пошёл спать в одну из трёх комнат. Он уснул сразу. А Прялкина и Лариса ещё несколько часов сидели на кухне, куря сигарету за сигаретой и выпивая чашку за чашкой крепкого кофе. Они разговаривали немного – смотрели больше в окно, к которому прислонилась жёлтая темнота, пропитанная апрельским дождём. Только ранним утром они по очереди согнали с себя сонливость холодным душем и приготовили завтрак. Потом Лариса пошла будить Виктора Васильевича. Им всем пора было на работу.

Глава восемнадцатая

Клептомания, толерантность и богословие

Танечка Шельгенгауэр вот уже полчаса дожидалась Риту в клубе «Сухарь» рядом с метро Сухаревская. Этот смешной молодёжный клуб избрала для встречи именно Рита, которой не улыбалось делать крюки по городу с больной Клер. В том, что парижанка ещё больна, у Риты сомнений не было. Да и она сама до сих пор испытывала остаточные явления пневмонии, хоть дорогой швейцарский антибиотик переломил болезнь без труда.

Для Танечки не явилось сюрпризом то, что после прохождения фейс-контроля пришлось подписать бумагу следующего содержания: «Я, такая-то, в случае пропажи у меня каких-либо предметов или денежных средств во время моего пребывания в ночном клубе «Сухарь» не буду иметь претензий к этому заведению и его посетителям». Журналистка знала, что это – клуб клептоманов, которые виртуозно обкрадывают друг друга, оттачивая своё мастерство. Украденное возврату не подлежало. Конечно, плату за всё здесь брали вперед, и только наличностью, чтоб клиенты тащили в клуб именно её.

Состояло милое заведение из кафе с зеркальными стенами, часть которого занимала барная стойка, и танцевального зала со светомузыкой. Как раз там и происходило самое интересное. Но туда соваться Таня, ясное дело, не собиралась – ещё бы, не идиотка! Как следует застегнув карманы, она устроилась за одним из немногих свободных столиков прехорошенького кафе и стала глазеть с большим любопытством по сторонам. Её окружала самая обыкновенная молодежь, притом очень разная. Все общались, пили и веселились. Лица многих девчонок были наполовину скрыты чёрными полумасками. Никакой клептоманией здесь не пахло. Но на танцполе звучала музыка 90-х, а под неё даже Танечке почему-то всегда хотелось кому-нибудь съездить в рыло или залезть в чей-нибудь карман.

На стройной официантке, которая подошла обслужить известную журналистку, также была полумаска. Сквозь её прорези Танечку пробуравил взгляд не то надзирательницы из женской тюрьмы, не то хищной рыбы.

– Мне безалкогольный коктейль, – произнесла Танечка, полистав меню, – за четыреста. И салат из устриц. И кофе. Американо.

– Ровно полторы тысячи, – подсчитала бегающая акула, – оплату картой не принимаем. Только наличные.