Три повести

И только на мели барахтался конь. Он лежал на боку, ноги его конвульсивно дергались, грива то подымалась, то погружалась в воду.

«Захлебнется!»

Не помня ничего, Яшка бросился спасать коня. Нащупав в иле храп, приподнял его руками, поддерживая шею коленом:

— Вставай, лошадка, вставай, подымайся…

Скользкая лошадиная голова бессильно повисла. Рот ощерился, из него текла желтая пена. Из едва заметной ранки под ухом струйкой стекала кровь. Закачались оранжевые круги на воде.

— Вставай, вставай! — бормотал в беспамятстве Яшка.

Лошадиная морда плюхнулась на дно.

Из воды глянули на Яшку холодные глаза.

И медленно угасли.

Все, что накопилось в нем — страх, злоба, сознание своей беспомощности, — все это сейчас собралось в один кулак, застучало в окаменевшую грудь, и Яшка глухо зарыдал. Перед мальчишками он гордился тем, что никогда не плакал, а сейчас упал на мокрую гальку и дал полную волю слезам. Если бы кто увидел Яшку в эту минуту, ужаснулся бы. Рубашка и галифе в иле, волосы слиплись, клочьями заслонили глаза, на щеках размазана грязь, будто вытащили его бессознательным из самой трясины.

И снова заговорило встревоженное село. Уже немного забылось недавнее событие в степи, когда что-то ударило из бурьянов и женщины в испуге упали на пашню. В конце концов, подумали: может, мина сама взорвалась? Говорят, немцы напихали в землю всякой чертовщины, которая даже через десять лет даст о себе знать. Но то, что случилось с Яшкой, не свалишь на притаившуюся мину. Здесь чувствовалась злодейская рука. Дед Аврам сказал авторитетно:

— Не иначе, как банда какая-то. Разве мало этих гадов осталось после оккупации?..

Всезнающие бабы шептали:

— «Черная кошка». Мальчишек душит. Мужской пол уничтожает, чтобы не было продолжения рода…

Решили послать Оксану-бригадиршу в район: иди, проси, чтобы власти приехали. Пускай разберутся на месте, что тут у нас творится.

В тот вечер Яшка раньше обычного вернулся в свою тесную конуру. Не стало лошади — нечего ему было делать. Словно вынули душу и растоптали. Еще никогда Яшку не угнетала так темная и мрачная землянка, толща земли над головой, как сейчас.

С болью прислушался он, как стонет, ворочаясь на полу, бедная мать. Снова отнялось у нее правое плечо. То хоть посуду мыла, с горем пополам тряпье стирала, а как услышала, что приключилось с ее окаянным сыном, еще больше скрутило Анисью. Ночами не спит, над Яшкой, как тень, дежурит, плачет и проклинает:

— Ой, мучитель мой, ой, бродяга бездомный! Вот привяжу к колу, чтоб дома сидел, чтоб не носило тебя где не следует, чтоб дал хоть спокойно матери своей умереть…

И долго еще проклинала свою долю тетка Анисья, горьким словом вспоминала неугомонного мужа своего Гаврила и непослушного, ветреного Максима.

— Ой, рученьки мои, ой, косточки мои! — стонет мать, и Яшка возится в темноте, словно в каменном мешке.

Только он закрыл отяжелевшие веки, как над головой что-то прогрохотало.

— Тпру! — послышалось во дворе. Потом голос глухой, как из бочки.

— Кто-то зовет? — Яшка вскочил с постели.

— Ты куда? — поднялась мать. — Не смей! Не пущу!

Она раскинула руки, преградив ему дорогу, а Яшка пригнулся — и в дверь. Анисья как стояла, так и метнулась за сыном, готовая бежать за ним на край села, лишь бы остановить его.

Как в огонь, бросилась Анисья в угрожающую темноту.

— Здравствуйте! — остановил ее женский голос. — Извините, баба Анисья, что и вас разбудила. Яшку звала.

— Тьфу! — оторопела Анисья. — Это ты, Оксана?

— Думали, домовой? — засмеялась бригадирша. — Да и на самом деле можно подумать… Посмотрите, на чем приехала.

Анисья наклонилась. Ладонь, как обычно, приложила козырьком ко лбу, замигала подслеповатыми глазами.

— Свят-свят! — перекрестилась она левой рукой. — Что за привидение?

Перед ней стояла какая-то коробка, похожая на фургон. Где же она ее взяла? В район пошла пешком… А тут подвода стоит, только больно высокая, а сверху мешок не мешок — видать, Оксана.

Нюхом учуяла старая: скотиною пахнет. Подошла поближе, чтобы лучше разглядеть. Но Яшка, который уже несколько раз обежал странную подводу, опередил.

— Что это такое? — засмеялся он. — Что это в упряжке? Посмотри, мама: вроде сатана!

— Буйволы, — весело сказала Оксана. — Очень смирная тварь, не пугайтесь. Только черные-черные, как насмоленные. Говорят, с Кавказа их пригнали, они там в горах водятся. Целое стадо пригнали в район, и нам пару дали для хозяйства. А я еще и фургон выпросила у погонщика… грузин, такой разговорчивый…

— Господи, да оно ж с рогами! — испугалась Анисья. — Как же ты, сохрани боже, доехала?

— Как на волах. Только цоб да цобе по-нашему не понимают, в бурьян лезут. С самого обеда ехала, еле доползла.

Вдоволь насмотревшись и наудивлявшись, Анисья взглянула на темную копну и спросила:

— Ну как там, начальники собираются поймать эту кошку?

— Кошку? — спросила женщина с подводы. — Кошек развелось очень много, а милиционер — один на весь район.

— Вот так! — всплеснула руками Анисья. — Выходит, нет управы на бандитов? Пускай себе гуляют на воле!