Три повести о любви

«Тле-тле-тон», — чисто и звонко проиграло за дверью. Он заранее обдумал, что спросит и скажет. «Понимаете, какая со мной случилась история, — начнет он издалека. — В этом подъезде — я уже не помню, на каком этаже, — живет моя тетя». Когда спросят ее фамилию, он назовет любую, даже свою, в конечном счете это уже не имеет значения. И скажет: «Пока я бегал по этажам — схватило сердце. У меня с собой ни валидола, ни нитроглицерина, ничего. У вас не найдется пары таблеток?» Он не сомневается, что ему вынесут лекарство: сейчас нет семьи, где бы кто-нибудь не страдал сердцем и не было бы аптечки. Но если не помогут ни валидол, ни нитроглицерин, он попросит вызвать «скорую помощь», в старых домах почти в каждой квартире имеется телефон…

Тишина. Похоже, никого нет дома.

Ипатов еще раз надавил на квадратную клавишу звонка, и тот снова легко и охотно проиграл свои три ноты.

И опять ни шороха, ни шагов. В квартире явно ни души. Одно «тле-тле-тон»… Впустую музыка гремит. Хотя не впустую, услаждает его слух…

Держась за стену, Ипатов медленно двинулся к соседней двери. В этой квартире во времена Светланы жил один старичок-ученый. Светлана рассказывала, что до революции он был чуть ли не царским генералом, и о нем есть статья в Большой Советской Энциклопедии (в первом издании). Старичок, судя по всему, был немного влюблен в свою молоденькую соседку: при виде ее за много шагов приподнимал шляпу, замирал, уступая дорогу на лестнице, всегда смотрел ей вслед. Наверно, и костей от него не осталось: ведь уже тогда ему было за семьдесят, если не больше. Ипатов видел его всего один раз, да и то не убежден, что это был он, несмотря на совпадение примет…

Вот и дверь, почерневшая от времени и плохих красок. Под стать ей и звонки: один надо дергать на себя, другой вертеть. Такими пользовались еще в прошлом веке. Ипатов, изловчившись, потянул за ручку. Колокольчик, который должен был зазвенеть, невозмутимо молчал. Очевидно, его сняли за ненадобностью, устанавливая более позднюю (а значит, и более модную) вертушку. Но и та, когда ее яростно крутанул Ипатов, провернулась совершенно беззвучно. Им уже давно место в этнографическом музее или на свалке, однако не снимают почему-то. Осталось последнее — стучать.

И тут Ипатов справа, за дверным косяком, увидел черную кнопку электрического звонка. Он обрадованно и нетерпеливо придавил ее пальцем. Далекое и хриплое верещание звонка вмиг оборвалось натужным собачьим лаем. Почувствовав чужого, пес подскочил к дверям и сейчас рвал и метал там от злобы. По-видимому, он был один в квартире: больше оттуда никаких звуков не доносилось.

«Ну, хватит, ну, хватит, — сказал Ипатов. — Передай своим хозяевам, что приходил генерал… (Пес не унимался.) Ну да, тот самый!..»

Все!.. В бывшую квартиру Светланы он уже звонил… Там никого нет дома… А что, если попробовать еще раз? Уж очень робко и нерешительно нажимал он тогда на кнопку… Ничего, ровным счетом ничего он не теряет… Последняя надежда… Он сделал шаг, другой… Боль по-прежнему переполняла сердце, разбойничала за грудиной, отдаваясь в левой лопатке и руке. До дверей оставалось каких-нибудь три-четыре метра. Ипатов привалился плечом к стене и так, почти не отрываясь от нее, избегая резких движений, стал медленно продвигаться к звонку, желтевшему за дальним косяком…

Закатив глаза, солист пел «Сулико». Оркестранты играли так, как будто каждый из них переживал разлуку с любимой девушкой. По красным, распаренным лицам стекал не то пот, не то слезы. Но вот песня доползла до конца и угасла.

Ипатов подошел к солисту, который уже собирался уходить.

«Можно вас на минутку!»

«Что, дорогой?» — спросил тот.

«Вы только не обижайтесь. Я понимаю, может быть, это и не от вас зависит», — заметив настороженность во взгляде, сказал Ипатов.

«Зачем обижаться? Я не. Пушкин, ты не Белинский!»

Ипатов стал успокаивать его:

«Честное слово, я не собираюсь вас критиковать! У вас очень хороший голос. И поете вы с душой!»

«Теперь понимаю, — хлопнул Ипатова по плечу польщенный солист. — Хочешь, чтобы спел для тебя и твоей красавицы? (Значит, Светлану заметили и в оркестре. Жаль, что отсюда не виден их столик. Как она там сейчас одна? Непременно найдется какой-нибудь нахалюга, который решит воспользоваться его отсутствием.) Говори, чего хочешь? Для вас любую песню спою!»

«Какое-нибудь танго?» — несколько робко попросил Ипатов.

Солист вздохнул:

«Танго — не могу. Все проси, кроме танго!»

«Ну, тогда фокстрот или медленный танец?»

Певец оглянулся на ближайший столик и шепнул:

«Тоже не могу. Такое указание».

«И вальс, вальс тоже нельзя?» — упавшим голосом спросил Ипатов.

«Почему нельзя? — загорелся солист. — Вальс можно! «Матросские ночи» слышал?»

«Матросские ночи?» — недоуменно переспросил Ипатов.

«Ну, да! «Ой, за волнами, бури полными, моряка родимый дом. Над крылечками дым колечками, и черемуха под окном…»

«Да, да, конечно», — вспомнил Ипатов.

«Сейчас схожу по телефону позвоню. А вернусь, спою специально для вас «Матросские ночи»!» — певец шагнул к выходу.

Ипатов рванулся за ним:

«Подождите!»

Тот, удивленный, остановился.