Три повести о любви

Все это он щедро выкладывал на стол. Капитан не отказывался, просматривал один документ за другим.

«Ну так как же?» — подал голос бригадмилец.

«Тебе что, невмоготу, что ли?» — спросил капитан.

«Да я так», — ответил тот.

«Ну что ж, документы хорошие», — капитан сложил их пачкой и вернул задержанному.

«Поверьте, — доверительно и благодарно произнес Ипатов, — за войну у меня столько перебывало пистолетов — и наших, и трофейных, что они мне теперь и даром не нужны. Сыт ими по горло. Сами понимаете…»

Он действительно был сейчас искренен, говорил, как думал. Но спроси его, как увязать эти вроде бы непритворные слова с тем, что он натворил, то есть вопреки здравому смыслу привез с фронта два пистолета и шлялся с ними по городу, он бы и сам толком не мог объяснить. То ли по окончании войны снова впал в детство — наверстывал упущенное, то ли одурел от свалившихся на него мирных дней. К счастью, ни один человек, кроме, разумеется, родителей, уже не спросит его об этом.

Не спросил и капитан.

Зато неожиданно заговорил первый милиционер, за все время не произнесший ни слова:

«Товарищ капитан, а помните Захарова, которого на прошлой неделе задержали в «Европейской»? Тоже все бумаги в порядке были…»

Оказывается, он не питал ни малейшего доверия к Ипатову. Только молчал. Не доверял и молчал, пока не прорвало. Любопытно, что натворил этот Захаров? По-видимому, что-то очень серьезное, раз так посуровели лица милиционеров.

Первым, как всегда, отозвался бригадмилец:

«Посылать за ней?»

«Ну чего рассусоливать? Посылать, не посылать…» — с явным осуждением нерешительности начальства проворчал второй милиционер — с татуировкой.

«Посылай!» — сказал капитан.

«Стоп, машина!» — в голосе Ипатова неожиданно (после долгого перерыва!) прорезалась властная нотка — все-таки велика сила привычки, недаром же он год и два месяца командовал автоматчиками, и, подчиняясь повелительному тону, бригадмилец опять послушно застыл у порога.

Ипатов тут же принялся за капитана:

«Я не хотел говорить вам… чтобы вы не подумали, что я хочу запугать вас… Эта девушка, которую вы собираетесь обыскивать… («Подействует, нет?») дочь одного очень видного дипломата. Ее отец… («Ох, господи, что я говорю?») близкий друг человека, занимающего высокое… («Остановись же!») исключительно высокое положение!.. Оружия вы у нее никакого не найдете… («А может, не надо угрожать? Кто знает, как он среагирует?»), а вот неприятностей крупных не оберетесь!»

Сказал — и тут же пожалел: от всех этих угроз капитан только разъярился.

«Плевал я на ваших дипломатов! — стукнул он кулаком по столу и крикнул бригадмильцу: — Давай за ней!»

Тот в мгновение ока скрылся за дверью.

Ипатов сказал:

«Ну и зря!»

«А это мы еще посмотрим!» — с грохотом, с опрокидыванием директорского стула, выбрался из-за стола капитан.

Ипатов молча пожал плечами: раз он уже не в состоянии что-нибудь изменить, остается одно — держаться с достоинством.

Прикурив у первого милиционера, капитан вернулся за директорский стол. Посидел немного, зачем-то переставил настольную лампу. Вдруг поднял взгляд на Ипатова, недовольно поморщился:

«Не маячьте, садитесь!»

Ипатов сел в деревянное кресло у окна. Капитаном явно владело какое-то беспокойство. Возможно, он уже жалел, что погорячился. И все-таки его поведение настораживало. Не исключено, что он относился к числу тех слабохарактерных и упрямых людей, которых если заносило, то уже не остановишь. Во всяком случае, его лицо все время сохраняло хмурое и недоброе выражение. И хотя Ипатов со Светланой перед законом чисты, как стеклышко, от такого ненадежного человека можно ожидать всего.

Ипатов со смущением и беспокойством поглядывал на дверь. С волнением прислушивался к нескончаемым шагам в коридоре, которые то приближались к дверям, то удалялись от них: туда-сюда бегали официанты. Ипатов ясно представлял себе, как все произойдет. Вот распахнется дверь, и на пороге появится Светлана. Увидев его в окружении — а может быть, и под охраной, откуда ей знать? — милиционеров, она будет не столько напугана, сколько удивлена. Но это лишь в первое мгновение. Затем она вскинет голову, и ее холодный и надменный взгляд вопросительно остановится на капитане, в котором она безошибочно определит старшего. Остальных милиционеров, Ипатов уверен, она и вовсе не удостоит внимания. Но если пауза затянется (допустим, капитан, потрясенный ее красотой, ее обликом и манерами, некоторое время будет собираться с мыслями), Светлана сама первая спросит сухо и сдержанно: «Что все это значит?» Или — он даже слышит ее голос — холодно осведомится: «Что случилось?» Или же — а это уже совсем в ее духе — одной фразой укажет им свое место: «Что вам угодно?» Смешно думать, что она вот так просто разрешит им заглянуть себе в сумочку. Скажет: «Нет!» — и за спину. Конечно, эти четверо ни перед чем не остановятся. Заставят открыть, показать. Нет, уж лучше она сама. Пожмет плечами и отдаст сумочку с тем самым показным безразличием, которое в равной мере можно назвать и презрительным, и высокомерным. Думается, в этом случае эффект будет больше.