Три повести о любви

«В нашем деле, студент, всяко бывает. Один домушник, — ответил добродушно лейтенант, — даже паспорт свой на месте преступления оставил…»

Казалось, уже не оставалось никаких неясностей, и вдруг Ипатова ударило словно током:

«Постой, постой, а как вы узнали, что конспекты попали в квартиру в день ограбления? Может быть, они лежали там целую неделю?»

«А это ваша знакомая сказала», — небрежно признался лейтенант.

«То есть сказала, что их раньше не было? — убитым голосом произнес Ипатов. — То есть навела вас на меня?»

«А что такого? — пожал плечами следователь. — Против фактов не попрешь — не было конспектов и вдруг появились…»

«Неужели она могла подумать, — совершенно потрясенный и растерянный вопрошал Ипатов, — что я способен на это? Что я могу позариться на их барахло? Послушай, лейтенант, а может, это сказала не она, а ее родители? Как друга прошу, скажи правду?»

«Хорошо, — криво усмехнулся лейтенант, — только при условии, если это останется между нами? (Ипатов кивнул головой.) Она!»

«Лейтенант, как она могла, а? — взывал к сочувствию Ипатов. — Что, трудно было ей сперва спросить меня?.. А не сразу — нож в спину?.. Ведь я мечтал жениться на ней!»

«На другой женишься — получше! — рассудительно ответил следователь и протянул исписанные листки ипатовских показаний. — Давай расписывайся!»

И Ипатов, не читая, с глазами, затуманенными обидой, расписался под каждой страницей…

Пока его везла «скорая», он несколько раз терял сознание. Но как только начинала выть сирена — этот трубный глас городских улиц, он снова, на какие-то мгновения, приходил в себя…

Светлана появилась в Университете лишь на второй день после памятного допроса в милиции. Ипатов увидел ее еще издалека в компании ребят из датской группы. Она была оживлена и кокетлива, как обычно. Ипатов прошел мимо, даже не взглянув на нее. Он почувствовал, что она заметила его и как-то сразу сникла. На второй лекции он получил записку: «Надо поговорить!» На это он ответил: «Зачем?» — «Очень надо!» — настаивала она. «Не вижу смысла», — жестко отрезал он, потом, подумав, подписался: «К. Ипатов, вор и грабитель». Реакция ее была быстрой: «Дурак!» Ответ также не заставил себя ждать: «Был». — «Ну и черт с тобой!» — вдруг рассердилась она.

Всю неделю он не смотрел в ее сторону или смотрел сквозь нее, словно она вообще не существовала. Это стоило ему невероятных усилий, потому что не было минуты, когда бы он не думал о ней…

— Ну что, понесем дальше?

— Раз, два… взяли!

— Ну и бугай!.. Килограммов сто будет?

— Что доктор говорит?

— Обширный инфаркт.

— Как бы дуба сейчас не дал…

— Не он первый, не он последний… Осторожней, сволочь!

— Ну чего орешь?

Ипатов с ужасом смотрел на красные запьянцовские физиономии санитаров. Он вдруг узнал этих дюжих ребят. Когда-то, лет двадцать назад, они приходили за его мамой. И вот теперь пришли за ним. Боже, что он им сделал плохого?..

НА РАЗЛОМЕ ЧАСТЕЙ

В том памятно-проклятом високосном году Ипатовы снимали дачу в Комарово. Это была крохотная хибарка с подслеповатым окошком и разболтанной дощатой дверью. В сущности, жили там всего двое — мама и десятилетний Олежка. У жены, как всегда в это время, был съемочный период — ее киногруппа затерялась где-то на Кавказе, и за все три месяца госпоже продюсеру ни разу не удалось вырваться к семье. Машки тогда вообще еще не было, а Ипатов наведывался только по выходным дням. Чувствовала себя мама неважно с самого начала. То ли от ядреного соснового воздуха, то ли от ежедневного стояния в очередях за продуктами на солнцепеке, у нее поднялось давление, и Ипатов уже серьезно начал подумывать о возвращении обоих в город. Но мама, которая меньше всего думала о себе, решительно воспротивилась. Во-первых, за каморку были уплачены вперед немалые деньги. А во-вторых, Олежка прямо на глазах из анемичного городского заморыша превращался в загорелого поселкового сорванца. Он целыми днями пропадал на заливе, ходил по ягоды и грибы, мастерил какие-то шалаши, короче говоря, жил чрезвычайно насыщенной мальчишеской жизнью. Загонять его раньше срока в четыре стены душной и плохо проветриваемой квартиры было, по мнению мамы, жестоко и неразумно. Впрочем, Ипатов и сам не очень настаивал: глядя на личико сына с уже пробивающимся сквозь свежий загар румянцем, он колебался и не знал, что делать. Так шли дни, недели.