Три седьмицы до костра

— И поэтому лас продолжил ваше дело? — как бы я не растягивала напиток в кружке, он закончился, и чашку пришлось поставить на стол, открывая лицо. Почему же Вилор молчит и не вмешивается в этот разговор, больше напоминающий допрос. — Трудно не проникнуться идеалами и идеями веры, если они окружают тебя с самого рождения…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Любой мыслящий и заботящийся о человеческом благе рано или поздно приходит в нашу веру, ласса. Любой.

Я с трудом унимаю жаркую волну, поднимающуюся внутри, а ладони начинают зудеть.

Нет, нет, только не сейчас, не здесь. Я опускаю руки на колени, упираю в бедра, вжимаюсь в плотную ткань, на лице само смирение и доброжелательность, но внутри меня бушует огонь, требующий выхода.

— Сколько людей было сожжено с заботой об их благополучии, лас Иститор?

— Вестая… — перебивает доселе молчавший Вилор, но Инвкизитор с улыбкой качает головой и жестом — коротким, четким — требует молчания, не сводя с меня взгляда. Так может художник смотреть на картину.

— Пятьдесят три за прошедший год, — он почти шепчет, неотрывно глядя мне в глаза. — Тьма сильна, девочка, тьма близко, кто же сможет ее остановить, если служители неба опустят руки?

— Но… — я теряюсь от его непоколебимой уверенности в собственной правоте. — Выходит, если человек совершает злодеяния просто… от того, что он — плохой человек, его ждет судьба гораздо более щадящая, чем если он совершает их из-за… демонов, которые принудили его, которых, возможно и вовсе… нет?

— О, они есть, ласса, — служитель откидывается на спинку стула и делает глоток из кружки. — Не хотел бы пугать такую милую, юную девушку, но тьма находит все больше лазеек в человеческих душах, с каждым годом, с каждым днем. Принудить с сотрудничеству с ней невозможно, иначе наш мир давно бы исчез, превратившись в кормушку омерзительных потусторонних тварей. И если человек оступается сам по себе, он — заблудшая овца, которую можно вернуть в стадо, но если он открывается тьме, то становится оружием, невообразимо опасным и сильным оружием силы, о которой знают лишь единицы.

— Вы?

— Я не всеведущ, но я делаю, что могу.

— Борясь с людьми, а не с тьмой?

— Борясь во имя людей и светлого неба. Пятьдесят три жертвы во имя мира целого государства, ласса. Целого мира…

Внезапно лас Инститор улыбается совершенно другой, расслабленной и немного ленивой улыбкой:

— Как странно, до сих пор я ни разу не обсуждал ничего подобного с женщиной. Я буду рад еще поговорить с вами, милая девочка. Надеюсь, это не последняя наша встреча? Впрочем, я думаю, вы со мной согласитесь, что Вилору не стоит надолго задерживаться в вашем чудесном местечке, его, гм, энергия и способности могли бы пригодится в более многолюдном городе, например, соседнем Лардоне, где население сравнимо с Гритаком… Могу ли я надеятся, что вы переубедите его, ласса?

— Наше общение со служителем неба не имеет ничего общего с подобными разговорами, лас. Обычно это мы, жители, обращаемся за советом, помощью и подсказкой, а в ответ приносим хлеб, молоко, мясо… но не советы.

— Хлеб, молоко, сопровождение на городские праздники, как это мило, ласса… Знаете, он так категорично настоивал на своем назначении именно к вам, что я не знаю, что и думать, списал на юношеское упрямство, молодые люди могут иногда слишком романтизировать свое стремление служить людям… Вы замужем, ласса?

— Моя свадьба была расторгнута пару седьмиц назад из-за тяжелой болезни жениха, лас.

— Сочувствую, сочувствую, но на все воля неба. В любом случае вы всегда будете желанной гостьей в моей доме, не забывайте об этом!

Прием был окончен, и я поднялась вслед за Вилором.

Мне не терпелось покинуть этот дом, слишком большой, богатый, слишком пустой — непохоже, чтобы там жил кто-то, кроме самого Инквизитора и, возможно, нескольких слуг. Одна из них — молчаливая пожилая женщина с очень серьезным и даже немного торжественным лицом — начала убирать со стола посуду и еду, к которой почти что никто не притронулся.

Мы уже спустились с крыльца, как лас Иститор снова возник на пороге.

— Я надеюсь, ты все же примешь верное решение, Вилор. Довольно коров и древних празднеств, тебя могут ждать великие дела.

— Я уже всё сказал, — Вилор отвечает, стоя спиной к дому, его голос абсолютно ровный, безэмоциональный, никакой — и я чувствую, насколько он напряжен.

— Ни один разговор не может быть закончен, пока не дан единственно верный ответ. Ласса!

Я все же оборачиваюсь и бросаю взгляд на инквизитора. Внезапно я вижу пожилого человека, очень одинокого и уставшего, и седина в его волосах отсвечивает не благородной белизной, а болезненной желтоватой серостью, и на мгновение мое сердце сжимается не от страха и отвращения — от жалости.

— Ласса, я сказал, что всегда буду рад вам, но лучше бы вам какое-то время воздержаться от поездок в Гритак.

— Отчего же, лас?

— Несмотря на праздник, сейчас не самое спокойное время. Многие люди… болеют.

— О чем ты? — Вилор не выдерживает и удивленно, настороженно смотрит на дядю.